Федька с бывшей Воздвиженки - [19]

— Что же ты молчал? — спросила Ирина Михайловна. — У нас в саду есть еще три места. Пусть ваш Саша оформляет документы.

— Сашка всех обманул. — Федька рассказал о том, что сегодня произошло в классе.

— Вот как, — сказала мать, выслушав Федькин рассказ. — А ты уверен, что Саша вас обманывал?

— Но он же сам сказал об этом Сережке.

— Ну, личное признание еще не основание для того, чтобы обвинять человека во лжи. Как он ответил Сережке — спокойно или с оглядкой?

— Что ты! Даже с радостью. И вздохнул.

— Значит, это не обман. Хотя, может быть, было бы лучше, если бы Саша вас обманул.

— Это почему же? — Федькины глаза округлились. Мать всегда так — скажет, а целый месяц можно голову ломать.

— Ты сам признался, что слышал про Сашино участие в войне только до начала занятий в школе. А Вовкиному деду Саша сказал, что не воевал. Значит, что-то мешало ему сказать вам, как было на самом деле. Что-то мучило его. Не случайно ведь он никому не рассказывал в классе про войну. Было что-то сильнее его, от чего он хотел избавиться. — Мать помолчала. — Ты, Федька, не видел вблизи, как умирают люди. А Сашка видел. Может быть, у него было нервное потрясение.

«Вот закавыка», — подумал Федька. Идочка сказала, что простила бы Сашку. А мать объяснила, что он ни в чем не виноват. Значит, и прощать его не в чем. Выходит, Сережке надо просить прощения у Сашки за то, что плохо подумал о нем. Да и Федьке же. А вообще-то и Сережке надо просить у Федьки прощения за то, что хотел предать его и забыть навеки. Но он, Федька, не нуждается в Сережкиных извинениях. Очень надо! И хотя Федька тоже считал, что Сашка обманул всех, но с этого дня он все равно мог бы стать лучшим его другом. Только он никому про это не расскажет. Не расскажет он про то, как у Сашки получилось нервное потрясение и сломалась душа.

Федька попытался представить себе, что такое душа. Выходило что-то шарообразное и светящееся. Этот светящийся шар трепыхался в Федькиной груди с самого рождения и обволакивал своим светом легкие, сердце, печенку и селезенку. И вдруг начиналась война, шар разваливался пополам, тускнел и твердел, как буханка на морозе, и мешал нормально дышать легким, а сердцу перегонять кровь. Эту болезнь можно было назвать шаровой. И только человек с сильной волей мог заставить соединиться распавшиеся половинки. Тогда шар снова начинал светиться, и в глазах человека снова появлялась жизнь. И человек забывал все, что он думал и рассказывал о смерти, и ему было стыдно за то, что обманывал себя и друзей рассказами о том, чего с ним на самом деле не было. Вот что такое была шаровая болезнь...

Мать поднялась, и угол кушетки стукнулся об пол.

— Надо казеину купить, — сказала Ирина Михайловна. — Ну, собирайся в магазин.

Ирина Михайловна достала из своего полушубка пятьдесят рублей, дала их Федьке, и Федька с недовольным видом отправился в магазин.

Яму на асфальте, которую вырыли на месте, где упала бомба, уже засыпали. На углу Большого Кисловского сидел усатый чистильщик обуви. Он стучал щетками по ящику и скороговоркой бубнил:

— Ботиночки, сапоги, туфли и прочее приводим в довоенный вид! Мальчик! — окликнул он Федьку. — Посмотри, разве ж это сапоги? Ставь сюда ногу. Всего два рубля за удовольствие. Будешь видеть небо в сапогах. А?

«Лучше в расшибалку проиграю», — подумал Федька. Он прошел мимо, не выдержал и оглянулся. Усатый чистильщик уже соблазнил какого-то мальчишку в черной форме ремесленного училища. Тот уже поставил ногу на ящик. Федька подошел к Морозовскому особняку и остановился перед главным входом. Колонны у входа были похожи на гигантские перекрученные канаты. Ракушки на стенах напоминали Федьке вафельные конфеты — снаружи как раковина, а внутри кофейная начинка.

Листья диких каштанов за железной изгородью уже давно опали. На ветках висели лимонно-зеленые кругляши с шипами.

Возле углового здания, выходящего другой стороной в Калашный переулок, Федька принялся рассматривать герб под самым карнизом — там лев и крылатый дракон-грифон держались за щит.

Федька дошел до Никитского бульвара, повернул влево и пошел вдоль дома, стоящего поперек Арбатской площади, мимо парикмахерской и сберкассы. Он посмотрел вперед и в начале бульвара увидел силуэт сидящего в кресле Гоголя. Памятник по углам окружали столбы с фонарями. В основании столбов лежали львы с завитыми гривами. Федька помнил, как однажды зимою он лизнул гриву льва, и язык намертво прилип к бронзе. Только отец его мог выручить. Ох и ругал он тогда Федьку.

На Арбате в продовольственном магазине ему дали бутылку подсолнечного масла. Федька подошел к кинотеатру «Наука и знание». На афише была нарисована красивая женщина, а под нею чернели буквы: «Боевой киносборник».

Когда он вернулся домой, мать уже оделась и собралась уходить.

— Ну как, ноги не отвалились? — спросила она.

— Нет, — буркнул Федька. Мать поцеловала его в щеку, покрасила губы и ушла.

Федька согрел на керосинке воду, вымыл тарелку, заглянул в комнату к Идочке, но увидел там Катерину Ивановну, которая уже вернулась, и пошел к себе. Потом позвонили четыре раза. Федька открыл, Почтальон вручил ему письмо для матери. От отца. Федька положил конверт на видном месте, прислонив к зеркалу на туалетном столике.