Федька с бывшей Воздвиженки - [16]

Девчонки у барака прыгали через веревочку. Если бы не гангрена, Сашка остался бы с двумя ногами. Только о какой операции можно было говорить, если кругом рвались бомбы, а эшелон, до отказа набитый беженцами, двое суток стоял в степи, когда они ехали из Полесья. И не врал он Сережке, когда говорил, что осколок перебил ему начисто кость. И про партизан не врал. Об этом ему рассказывал друг бати, когда привез орден Красной Звезды и медаль «За отвагу». Еще кисет, подаренный мамкой бате перед войной. До ночи батин друг рассказывал про погибшего батю. Как батя убил немецкого офицера после крушения эшелона. Как он покосил из «максима» весь немецкий взвод. Как немцы повыжгли село и расстреляли всех за помощь партизанам.

И правильно, что батя не брал фашистов в плен. Тогда у своей школы он увидел трех своих одноклассников. У одного начисто снесло затылок, а двух других он узнал только по наколке на руке. Сашка стоял рядом с развалинами, от которых шел металлический запах, и его трясло как в малярии. Он не помнил, как мать скрутила ему руки и долго успокаивала, принеся в хату. Только когда запищала Катька, он очнулся и ощутил в груди какую-то пустоту. Вот тогда-то он и пристрелил пленного немца.

А когда они приехали в Москву, Сашку положили в больницу и отрезали ногу выше колена. Он не помнил, сколько пролежал на больничной койке. После он смотрел на свою ногу, вернее остаток ноги, перевязанный бинтами, вдыхал запах йода и плакал. И снова впадал в беспамятство и кричал. А ранней весною Сашку опять положили в больницу, потому что дома ночами он не мог спать, вскакивал с постели‚ кричал: «Смерть фашистским ублюдкам!» И однажды в полночь он схватил костыль, поскакал к окну, ударил по стеклу, разбил его вдребезги, выставил резиновый набалдашник наружу и закричал: «Огонь!» И плакала разбуженная Катька. И костыль дрожал в его руках, как настоящий пулемет...

Сашка снова сделал глубокую затяжку. Теперь уже воспоминания стали не такими четкими, как весною или когда он первый раз встретился с Федькой и Сережкой на базаре. Тогда он плохо помнил, выйдя из кинотеатра, что говорил ребятам.

Что ни говори, а Сережка здорово нарисовал бой с танками. Вот бы этот рисунок повесить у себя дома. Еще одна память о бате.

А в школу он не будет ходить до следующего года. Станет цветами торговать или подштанники для красноармейцев подшивать, чтобы им теплее было воевать. Мамка набрала их на целый полк. Все-таки деньги. Да и мамке спокойнее будет, если он дома с Катькой и Колькой. Тут и постираешь, и в магазине постоишь. Все мамка уставать меньше будет. На базаре, оно конечно, покупать быстрее. Только денег у них таких нету. Тысяча рублей килограмм масла. Тридцать рублей бублик. Ну а если водка — на праздник или еще на что — пятьсот рублей литр. Водку мамка не пьет. Но на праздники обязательно рюмку за батю и за нашу победу. За наше правое дело. А после песня — «Хасбулат удалой...». В общем, для всех лучше, если он, Сашка, по дому главным станет. Вместо бати.

5

Дома Федьку ждало письмо от отца. На конверте внизу Федька прочел: «Действующая армия ППС 1482, 448 Артполк АРГК. Батальонному комиссару М. Соколову». Адрес был новый. На обороте стоял штемпель — «Просмотрено военной цензурой». Не раздеваясь, Федька разорвал конверт и стал читать.

«Сынуля мой родной! — писал отец. — Письмо твое получил и обрадовался ему как весеннему солнышку. Этим весенним солнышком хотелось обогреть всех своих фронтовых друзей. Я им по очереди давал читать твое письмо. Прошло уже почти полтора года, как мы с тобой расстались. Много раз мы сходились лицом к лицу с фашистскими выкормышами. Мы их кололи штыками, расстреливали из автоматов, давили ураганным артиллерийским огнем, Еще недавно я был комиссаром зенитной батареи. Моя батарея сбила больше десятка «мессершмиттов». Немцы бомбили нас по нескольку раз в день. Вместе со своими красноармейцами я перехитрил фашистов. Стали часто менять огневые позиции. А там, где мы стояли раньше, оставляли макеты деревянных зениток. Фашисты прилетают и начинают с пикирующего полета бомбить макеты, а нас уже и след простыл. После контузии я пролежал целый месяц в госпитале. Затем меня перевели в дальнобойную артиллерию, где я теперь и нахожусь. Сейчас у нас на фронте затишье. Немцы перебросили часть своих войск на Южный фронт. Против нас здесь воевали испанская «Голубая дивизия», бельгийский легион «Фландрия» И другие дивизии, от которых даже и воспоминаний не осталось. Недавно немцы прислали на наш участок даже французов из уголовных преступников и еще Какой-то сброд («Французская шайка «Черная кошка», — решил Федька). На нашем фронте немец не продвинулся за год ни на один метр. Наш лозунг — только вперед. Когда приеду в Москву — а мне скоро должны дать отпуск, — я много тебе расскажу из пережитого. Ты пиши мне чаще. Маме я тоже послал письмо. Пусть она не задерживается с ответом. Крепко целую тебя, мой соколенок. Пиши мне чаще. Твой папа».

Федька положил письмо на обеденный стол, снял полушубок и бросил его на кушетку. Он с гордостью подумал о том, что его отец герой. И ничего не выдумывает. Даже наоборот — пишет меньше того, что было. Нельзя писать обо всем — письмо могли перехватить шпионы (недаром цензура проверяла письма).