Фарт - [93]
— Вот, нашла, — сказала Вера Михайловна, поднимаясь. — Стихи Михаила Светлова. Тут есть одно замечательное стихотворение — «Гренада». Посмотрите: прекрасное стихотворение.
— Стихотворение… — разочарованно сказала Подпалова. — Мне нужна мелодекламация. Стихи и в библиотеке предлагали.
Она перелистала книжку.
— Одни стихи…
— Ну да, одни стихи. Это сборник стихов, — с досадой сказала Вера Михайловна.
Зинаида Сергеевна огорченно причмокнула и закрыла книжку.
— Не то!
Огорчение Подпаловой разозлило Веру Михайловну. Она взяла книгу из ее рук и сердито спросила:
— А что, если подобрать музыку?
— Кто же подберет? Нет, с мелодекламацией не выйдет.
Подняв с пола прейскурант, Вера Михайловна расправила согнутые страницы, положила его на книги на верхней полке и закрыла шкаф. Книжку Светлова она не поставила на место. Ей захотелось постоять за себя. Она перелистала книжку, нашла «Гренаду» и, прочтя про себя первое четверостишие, спросила:
— Может, мне попробовать?
— А вы разве можете? — удивилась Подпалова.
— Когда-то могла. Подобрать аккомпанемент — задача нетрудная.
— Вера Михайловна, это замечательно! — заволновалась Подпалова. — Что же вы сразу не сказали?
Вера Михайловна похлопала корешком книги по согнутой ладони. Отвечать было нечего. Подпалова схватила ее за руку и потянула в первую комнату.
— Идемте в клуб. Там рояль есть. Бросьте вы свою посуду.
Волнение Подпаловой заразило Веру Михайловну, но все же, не решаясь уступить, она потрогала дверцу шкафа и спросила:
— А вдруг ничего не выйдет?
— Почему не выйдет? Что за малодушие? Обязательно выйдет! Сидит человек и молчит.
— Но я по-дилетантски. Компилятивно… Оттуда кусочек, отсюда кусочек. Вас это не удовлетворит.
— Ничего! Что же делать? Это будет не Чайковский…
— Даже не Вильбушевич.
— Только не скромничать. Это будет Вера Михайловна Соколовская. Одевайтесь скорей.
И во Дворце культуры, после того как они три с половиной часа терзали на пустой сцене запыленный рояль, пока Вера Михайловна не подобрала удачного аккомпанемента, Подпалова подняла ее с вертящегося стула, обняла, чмокнула в щеку и сказала:
— Вы преступница. Будь вы помоложе, а я посмелей, я бы отшлепала вас, дорогая моя. У вас талант, а вы скрываете.
Выпустив Веру Михайловну, она смотрела на нее осуждающе и удивленно.
— Легко вы открываете таланты, — с усмешкой сказала Вера Михайловна. — Талант — это упорство, усидчивость, воля. У меня ничего такого нет.
— Но вы не пробовали, милая!
— Почему не пробовала? Пробовала, в консерватории училась, да ничего не вышло. Видно, терпения не хватило, не было напора. А без этого музыкой заниматься нельзя.
— Знаете, что я скажу? — спросила Зинаида Сергеевна, беря Соколовскую под руку и ведя ее к пыльному, как рояль, низкому дивану за кулисами. Посадив ее в чистом платье на пыльный диван, Зинаида Сергеевна села рядом, не отпуская ее руки. — Я — прямой человек, Вера Михайловна, не умею лицемерить. Ведь я пришла совсем не из-за репертуара. Но вышло, как по пословице: «Не знаешь, где потеряешь, где найдешь». — Она замялась, побоявшись, что неудачно выбрала момент. — Ладно. Не могу дипломатничать. Имею ли я право спрашивать, нет — все равно. Почему вы не хотите участвовать в работе женщин-общественниц? Вы — культурный, интеллигентный человек…
Вера Михайловна отняла свою руку, намереваясь встать. Но она не встала. Она не почувствовала того раздражения, которое, она знала, должен был возбудить в ней этот вопрос. Она догадалась о вопросе Подпаловой раньше, чем та его задала. Она искала в себе привычного раздражения и, к удивлению, не находила его. Все же она сказала:
— Оставьте, Зинаида Сергеевна, мне неприятен этот разговор. Все это неинтересно. Мелкие, пустые, скучные хлопоты — вот что такое работа общественниц.
И тут вдруг впервые Вера Михайловна почувствовала, что из упрямства повторяет много раз сказанные слова, что сейчас, после всего пережитого, после того, что она рассказала обо всем Ивану Ивановичу, она рада была бы заняться этими «пустыми», «мелкими» хлопотами.
— Хорошо, подождите, я расскажу такую историю, — горячо сказала Подпалова. — У меня есть внук Сережка. Зимой ему исполнилось пять лет, и я решила устроить у себя большую елку — у сына тесно. Сходила я на Арбатский рынок, принесла елку. Вечером пришла невестка с Сережкой, и мы стали делать елочные украшения. Потом невестка пошла топить колонку в ванной, я начала склеивать цепи. И вдруг Сережка говорит: «Зина, — он меня Зиной называет, — не надо, ты испортишь». — «Почему я испорчу, Сереженька?» — спрашиваю. «А потому, говорит, что ты не талантливая и у тебя вкуса нет». Я так и села. «Откуда, говорю, чертенок, ты это взял?» А он говорит: «Мне мама сказала». Ну, я не успела сообразить — могла так сказать невестка или Сережка сам сочинил все, подслушав какой-нибудь разговор… Обидно, как вы думаете? Побежала я в спальню, достала из сундука старую папку с рецензиями…
— Словом, это на вас так подействовало, что вы решились переселиться сюда, — беззлобно прервала ее Вера Михайловна.
— Нет, конечно, но я получила чувствительный удар.
— Может быть, — усмехнулась Соколовская. — Меня этим не убедишь. Тем более что внуков у меня не будет.
В книге А. Письменного (1909—1971) «Рукотворное море» собраны произведения писателя, отражающие дух времени начиная с первых пятилеток и до послевоенных лет. В центре внимания писателя — человеческие отношения, возмужание и становление героя в трудовых или военных буднях.
В этой книге известного советского прозаика Александра Письменного, скончавшегося четыре года назад, произведения, созданные как в годы первых пятилеток (рассказы «Буровая на море», «На старом заводе», «Повесть о медной руде»), так и в годы Великой Отечественной войны: «Была война», «Ничего особенного не случилось» и др.Книга воспитывает в молодом поколении гордость за дело, совершенное старшим поколением.Автор предисловия писатель Виталий Василевский.
Выразительность образов, сочный, щедрый юмор — отличают роман о нефтяниках «Твердая порода». Автор знакомит читателя с многонациональной бригадой буровиков. У каждого свой характер, у каждого своя жизнь, но судьба у всех общая — рабочая. Татары и русские, украинцы и армяне, казахи все вместе они и составляют ту «твердую породу», из которой создается рабочий коллектив.
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».