Фарт - [95]
— Уже все прошло, — сказала она. — Нервы дурацкие. Разбила чашечку — и вот…
— Стоит ли из-за чашечки? — сказал Соколовский, веря и не веря, что она говорит правду.
Он обнял Веру Михайловну, она поцеловала его. Иван Иванович прижал ее к себе и стал целовать плечи, шею…
— Нет, нет, не смей! Ты что? — торопливо сказала Вера Михайловна и оттолкнула его.
— Но это правда, что из-за чашечки?
— Правда, правда, — теперь уже искренне и нежно улыбаясь, сказала Вера Михайловна.
— Я верю, — с подчеркнутым облегчением сказал Соколовский.
Увидев вдруг своего Листера под диваном, он вытащил его, стряхнул пыль, прощально помахал жене рукой и скрылся.
Тогда-то и была написана для областной газеты знаменитая статья Лукина и Соколовского, наделавшая столько шума…
Вера Михайловна сбросила халат и начала одеваться. Она не признавалась себе, что сейчас пойдет в город, в парк ко Дворцу культуры, на водную станцию, в надежде встретиться с Подпаловой. Она торопилась, боясь, что не выдержит, признается себе в своем намерении, и снова возникнет в ней ее непреодолимое, ничем не оправдываемое высокомерие.
ГЛАВА XXXVI
Но ни в этот день, ни в следующие Вера Михайловна не встретилась с Подпаловой. А потом выяснилось, что совещание станочников не состоится и что концерт отменен. Отпал предлог принять участие в работе косьвинских общественниц. Теперь никому не придет в голову обращаться к ней за помощью.
Она часто плакала в эти дни, то со стыдом и горечью вспоминая об оскорбительной истории с Муравьевым, то жалея, что рассказала об этом мужу, причинив ему ненужную боль, — оступилась однажды и держи при себе, переживи втихомолку, — то мучаясь, что глупая строптивость мешает ей жить по-человечески. Она только старалась, чтобы Соколовский больше не заставал ее в слезах.
Смотрясь в зеркало, Вера Михайловна находила, что начала стареть. Ей казалось, что у нее стал откладываться старушечий жирок на животе и по бокам, и иногда она представляла себя такой, как турнаевская тетка. Она начала подкрашивать лицо и ресницы, чего раньше никогда не делала, а потом, когда, вытирая краски, размазывала их по лицу, плакала, потому что ее загорелое лицо становилось смешным и уродливым.
От Ивана Ивановича урывками она знала, что на заводе творятся великие события, что наступила новая эра в мартеновском цехе. О том, что Турнаева и ее товарищи возобновили свои усилия организовать концерт самодеятельности — на этот раз по случаю успехов новомартеновского цеха, — ей ничего не было известно.
В тот день, когда концерт был объявлен и по городу скоропалительно расклеили цветастые афиши, расставили расписанные клеевой краской фанерные щиты, Вера Михайловна встала поздно, позавтракала и легла на диван читать. В книге описывалась жизнь маленьких людей в далеком иностранном городе — приказчика из магазина игрушек и его жены, но как много было в их жизни всяческих событий! Они любили, ненавидели, их преследовали враги. Они голодали, страдали, переезжали с квартиры на квартиру, унижались из-за куска хлеба, боялись полиции. Жизнь их была ужасна, но они жили, и им некогда было скучать. А она жила сытно, спокойно, она никогда не беспокоилась о своем завтрашнем дне — но какая тоска ее съедала!
Вера Михайловна просто позавидовала этим людям. Это было нелепо, смешно, но в ее судьбе даже трагического ничего не было. Была одна скука, одна пошлость. И, думая о причинах этой скуки, Вера Михайловна теперь уже не могла убедить себя в том, что во всем виноват город, в котором она живет, ее муж, слишком загруженный работой, в чем она убеждена была раньше. Теперь она во всем винила себя, одну себя, свое глупое упрямство, свой отвратительный характер, свою неуместную гордость, свою легкомысленность.
Она положила книгу на живот, и тяжесть книги напомнила ей, что существует на свете беременность. Она никогда не была беременна так, чтобы ощущать ее как тяжесть. Но, наверно, у беременных бывает такое ощущение. Она передвинула книгу ближе к груди. «Наверно, здесь», — подумала она…
И в этот час вдруг к ней пришла Подпалова.
— Вы что, нездоровы, Вера Михайловна, — забеспокоилась она и, не спрашивая разрешения, положила руку на лоб Соколовской. — Температуры нет.
— Погано себя чувствую. Боюсь, не малярия ли, — соврала Вера Михайловна.
Все же она встала и подошла к туалетному столику.
— Да вы лежите, лежите! Сейчас отлежитесь, а к вечеру встанете. Я вам билеты на концерт принесла.
— Какой концерт? — переспросила Вера Михайловна, встряхивая пуховку, смотря на Зинаиду Сергеевну в зеркало и холодея от сознания, что концерт все-таки решили организовать и она об этом ничего не знает.
— Да наш же концерт! Решено и подписано — он состоится. Вынесли быстрое, оперативное решение — и в бой! Быстрые решения всегда самые увлекательные.
«Я ничего об этом не знаю» — эта мысль прочно засела в сознании Веры Михайловны. Сейчас ее подкрепляла горькая дума, что концерт все-таки состоится и она не примет в нем участия.
— Собрались и решили в течение двух-трех дней… Незримо и вы будете участвовать. Ваш листок с аккомпанементом я ведь сохранила, — призналась Подпалова.
В книге А. Письменного (1909—1971) «Рукотворное море» собраны произведения писателя, отражающие дух времени начиная с первых пятилеток и до послевоенных лет. В центре внимания писателя — человеческие отношения, возмужание и становление героя в трудовых или военных буднях.
В этой книге известного советского прозаика Александра Письменного, скончавшегося четыре года назад, произведения, созданные как в годы первых пятилеток (рассказы «Буровая на море», «На старом заводе», «Повесть о медной руде»), так и в годы Великой Отечественной войны: «Была война», «Ничего особенного не случилось» и др.Книга воспитывает в молодом поколении гордость за дело, совершенное старшим поколением.Автор предисловия писатель Виталий Василевский.
Выразительность образов, сочный, щедрый юмор — отличают роман о нефтяниках «Твердая порода». Автор знакомит читателя с многонациональной бригадой буровиков. У каждого свой характер, у каждого своя жизнь, но судьба у всех общая — рабочая. Татары и русские, украинцы и армяне, казахи все вместе они и составляют ту «твердую породу», из которой создается рабочий коллектив.
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».