Фантомные боли памяти (Тифлис-Тбилиси) - [26]

Сурен Газарян

* * *

Шло время. От дяди Армена не было вестей. Его родные не прекращали хлопот, и теплилась надежда на благоприятный исход. Наше тогдашнее состояние я, с точки зрения врача, могла бы определить как переход острого заболевания в хроническое, когда проходит угроза сиюминутной катастрофы и наступает постепенное привыкание к мысли о длительности заболевания, вырабатывается особое терпение, адаптация к боли, умение воспринимать себя в новом качестве и, главное, появляется постоянное ожидание ремиссии, просветления, улучшения. Думаю, что подобные компенсаторные механизмы поддерживали нас и многих-многих других, оказавшихся в сходной ситуации.

Жизнь продолжалась.

С самого детства и до сих пор моё любимое состояние — чтение лёжа в кровати или на тахте (диванов не люблю). Такие часы чаще всего выпадают во время болезни или в выходные дни. Папа называл это праздником святых лентяев. Бывают еще необыкновенные, удивительные утра, когда происходит волшебное пробуждение — так я это называю, — но объяснить причину, механизм такого феномена не могу. Иногда, проснувшись, ещё не раскрывая глаз, вдруг как бы теряю ориентацию, не могу определить себя в пространстве комнаты: мне кажется, будто кровать стоит совсем не там, где должна быть, а у противоположной стенки. При этом я прекрасно понимаю, что это лишь ощущение, ничего общего не имеющее с реальностью, и стоит мне открыть глаза, как наваждение исчезнет. Но я не спешу: мне нравится это пребывание в нереальности, я знаю, где я, но всем существом погружена во что-то сказочное, фантастическое, сулящее радость, удачу, новизну. Ещё минута, ещё — и происходит пересечение каких-то временны́х и пространственных координат. Я — в центре их, я здесь — и не здесь. Это наша комната, и она же — незнакомое мне помещение. Изо всех сил я продлеваю это состояние, которое на самом деле длится всего миг, пока какой-нибудь звук не возвращает мою кровать вместе со мной туда, где она и стоит. Чаще всего это колокольный звон из церкви Анчисхати, что на соседней улице Шавтели[11]. А когда убрали колокол и совсем забросили в атеистическом раже старинную базилику VI века, любой шорох, стук на балконе или яркий солнечный луч с танцующими в нём пылинками возвращал меня в реальность, моментально, как в ускоренной киносъёмке, расставляя в комнате всё по местам, по своим стенкам и углам. Я окончательно просыпалась.

^{_{Анчисхати. Базилика VI века.}}

В детстве эти мистические мгновения случались довольно часто, сейчас — к сожалению, редко, тем с бо́льшим блаженством я воспринимаю их. Иногда я думаю: а не переставить ли всё в комнате, раз уж мне так нравится та стенка? Но эта мысль банальна в своей житейской заурядности, поэтому я отбрасываю её и просто жду чего-то светлого и радостного. В детстве так и было: стоило лишь открыть глаза, окончательно проснуться — и сразу же ощущалось, как от всего веет радостью и покоем. В комнате пахнет свеженатёртыми полами; витает запах особой мастики, которой мама протирает мебель; с люстры снят чехол, укрывавший её всё лето во время нашего пребывания на даче, и она сияет своими отмытыми до блеска плафонами; ослепительно белеют выстиранные, накрахмаленные и отглаженные занавески. Папа приносит из подвала две дубовые доски, которые служат для удлинения обеденного стола, протирает их: сегодня мы ждём гостей, а мама уже заводит тесто и, я знаю, скоро запах ванили затмит все другие запахи.

Мы только что вернулись с дачи, которую снимали в прекрасном месте, носящем сразу три названия (на трёх языках): Тетри Цкаро, Белый Ключ и Агбулах. Здесь дивная вода источника бьёт прямо из белоснежного известкового камня. Даже тротуары вымощены белыми природными плитами. В этом месте жили мои предки начиная с первой половины XVIII века. Когда-то в Белом Ключе стояли русские войска, и здесь долго сохранялись маленькие домики-мазанки, органично сливавшиеся с белым камнем улиц. Не знаю, что сейчас осталось там: последний раз я видела всё это в 1966 году.

Большая поляна в центре Тетри Цкаро называлась, по традиции, плацем. Именно на этом плацу в прежние времена проходили строевые смотры и войсковые праздники, а в дни моего детства здесь вечерами собирались дачники: каждая семья приносила с собой какой-нибудь палас или старое одеяло и, постелив его на траве, рассаживалась, отдыхая от дневных хлопот с детьми. Мы знакомились друг с другом, затевали всякие игры, рассказывали «страшные истории», соревновались в беге, в шахматах, в шашках, в волейболе. Кто-нибудь обязательно прихватывал патефон с парой-другой пластинок — и вот уже плац заполнялся танцующими парами, и взрослых и детей. Уезжать с дачи не хотелось, но дома начинались приготовления к школе, и это всегда было радостно. Осенью, по возвращении в город, многие знакомства укреплялись, порой переходя в приятельские отношения, а иногда и в дружбу.

Помню, как поразила меня нелюбовь моих собственных детей к школе, буквально на уровне идиосинкразии. Я вспоминала и рассказывала им, как интересно было моему поколению в школе, как мы любили её и наших учителей, но в их глазах видела лишь недоверие и лёгкую усмешку. Позже, походив на родительские собрания, я перестала удивляться такому их отношению к нашему «общему образованию». Как жаль, что нынешнее поколение утратило эту радость — любовь к родной школе!