Фантомные боли памяти (Тифлис-Тбилиси) - [24]

— Хулиганы!

Один из подростков быстро нашёлся — он картинно развёл руками и громко, на всю улицу, воскликнул:

— Ва-а-а! Ешак пройдёт!

Дело в том, что у красотки были невероятно кривые ноги, что называется, колесом, или, как принято определять в ортопедии, «О-ноги». Так образно охарактеризовал обиженный мальчик досадный недосмотр природы, заодно отомстив за полученное оскорбление. Я оказалась случайной свидетельницей этой сценки и до сих пор, когда вижу кривоногого человека, мысленно произношу: «Ешак пройдёт!»

В августе 1938 года на Красной площади состоялся физкультурный парад. Папин ближайший друг, мой любимый дядя Армен, входил в руководство административно-хозяйственной группы, которая должна была сопровождать спортсменов. Не знаю точно, как это называлось, но помню, что им следовало и в поездке, и во время пребывания в столице обеспечивать тренировки, питание, отдых и досуг грузинских спортсменов. Дядя Армен предложил папе за счёт своего отпуска поехать с ними. Папа, конечно, согласился: официальная командировка, небольшой, но всё-таки приработок, а главное — Москва и возможность пройти в общей колонне по Красной площади мимо Мавзолея!

В его обязанности, в частности, входил контроль за строгим соблюдением спортсменами режима. Папа привёз домой кучу наблюдений, историй, впечатлений; он рассказывал буквально о каждом спортсмене, восхищался ими, их силой воли, упорством, целеустремлённостью:

— Все знают о подвигах Геракла, — говорил он, — но мало кто знает о его страданиях.

Были и забавные случаи, рассказы о которых я и сейчас вспоминаю с улыбкой. Знаменитый грузинский спортсмен Арсен Мекокишвили, в юности виноградарь, колхозный бригадир из кахетинского села Георгицминда, отличался недюжинной природной силой. Его заметили и вовлекли в занятия спортом. Начинал он с национальной борьбы чидаоба, потом занялся классической борьбой. На физкультурном параде 1938 года он возглавлял колонну Грузинской ССР, неся в вытянутой руке знамя на толстенном деревянном древке, — алюминиевых тогда и в помине не было. Папа был в полном восторге от этого силача, который при всех своих спортивных достижениях оставался чистым, простым, необразованным деревенским парнем. Однажды вечером, уже после отбоя, заметили, что Арсена нет в номере. Стали искать. Папа нашёл его на скамейке в сквере, рядом с гостиницей, в обнимку с русской девушкой, подошёл и молча показал на часы. Девица смутилась, быстро ретировалась, а мужчины пошли к гостинице.

— Ну что ты тут сидишь так поздно, — с досадой сказал папа. — Ты ведь даже поговорить не можешь с ней — ни слова не знаешь по-русски!

Арсен опешил:

— А зачем мне с ней разговаривать? Мы же не родственники.

Его непосредственность и наивность рассмешили и покорили папу.

Ровно через год, день в день, 22 августа 1939 года дядю Армена арестовали. Для всех нас это был шок: мы не сомневались в его невиновности. Но в чём его обвиняли? Этого никто не знал. С этого дня в нашем доме что-то необратимо изменилось. Не могу точно сформулировать, что именно, но помню, как папа, возвращаясь с работы, первым делом подходил к старинному буфету, в нише которого лежал большой альбом с семейными фотографиями: туда складывали свежие письма, разные квитанции и счета. Перебрав бумажки, он с облегчением переходил к обычному ритуалу переодевания в домашнюю одежду. Иногда ещё с порога задавал маме один и тот же вопрос:

— Повестки не было?

Я понимала, что это имеет отношение к аресту дяди Армена, и была уверена, что повестка — это такое приглашение в тюрьму, где несправедливо находится наш лучший друг, чтобы папа мог рассказать судье, какой хороший, порядочный и честный человек по ошибке арестован. Долгое время меня не покидала уверенность в бесспорно благополучном исходе этого недоразумения. Ещё успокаивало сообщение, что дедушка Петрос Овян, отец дяди Армена, поехал в Москву, где обязательно встретится с Анастасом, как он называл Микояна, и уж конечно тогда всё уладится. А дело в том, что дедушка Петрос когда-то преподавал армянскую словесность в нерсисяновской духовной семинарии, где одним из его лучших учеников был Анастас Микоян. Связь учителя и ученика никогда не прерывалась: они переписывались, иногда летом Петрос Овян ездил в Москву, где гостил на даче у своего любимого ученика. И вот сейчас вся надежда была на их встречу.

Мы недолго ждали возвращения убитого горем старика: Анастас Иванович не смог принять своего бывшего учителя из-за большой загруженности, но разговор по телефону состоялся.

— Он сказал, чтобы я спокойно возвращался домой. Во всём разберутся и, если не виноват, отпустят, — потухшим голосом рассказывал дедушка, когда мы приехали с дачи навестить его. Таким я его прежде не видела: он не стал, как обычно, сажать меня в своё вертящееся кресло, рассказывать невероятные истории из жизни беспризорников, которые ютились в теплых котлах с мазутом, а главное, не вытащил из шкафа старинный эпидиаскоп — кажется, так он назывался. Стоило прильнуть лицом к этому аппарату, вставив заранее картонную фотографическую карту за объектив, — и любой город в любой стране раскрывался перед моими глазами объёмным, прекрасным, недосягаемым. Все эти забавы остались в прошлом. А вскоре дедушка Петрос умер…