Фантомные боли памяти (Тифлис-Тбилиси) - [28]

^{_{Болнисский Сион. Базилика V века.}}

Когда со скарлатиной было покончено, наш милый доктор, повторяя свою любимую фразу «как бы не было осложнений», настоятельно рекомендовал вывезти меня куда-нибудь «на воздух», как будто воздуха ни на Авлабаре, ни на Чахрухадзе мне не хватало. Я плакала, рвалась в школу, но решение было принято, и мы стали собираться к тёте Аничке, папиной сестре, в Люксембург. Конечно, не в государство Люксембург, а в древний Болниси, что рядом с церковью V века, Болнисским Сионом[12]. Там во времена Екатерины Великой поселились выходцы из Германии и создали небольшую колонию, назвав её Екатеринофельд, — то ли не ведая о древнегрузинском названии, то ли пренебрегая им. А в 1921 году, когда в Грузии произошла советизация, новые власти решили, что имя революционерки Розы Люксембург — самое подходящее для этого места. Так и возникло это экзотическое для грузинской земли название.

За несколько дней до отъезда к нам пришёл дядя Гурген, непривычно взволнованный и даже немного растерянный. Таким я его прежде не видела. Что-то я своим детским умом — или сердцем? — видимо, поняла, подошла к маме и тихо сказала:

— Пришёл дядя Гурген с чужим лицом.

Он долго о чём-то беседовал с папой, время от времени слегка повышая голос, потом попрощался, отказавшись от ужина, и ушёл. Из папиного рассказа я поняла, что Гурген рассорился со своим братом. Для папы, старшего в семье, забота о двоих братьях и троих сёстрах была неписаным законом, а тут вдруг Гурген заявляет, что знать не хочет своего брата. Папа возмущался, отказывался понимать, как можно навсегда порвать отношения с единственным братом, уговаривал друга помириться, простить.

— Ты представить себе не можешь, какой он подлец! Слава богу, он переезжает в Нальчик. У меня больше нет брата! — пересказал папа его слова и сокрушённо добавил: — Бедный Гурген, совсем одиноким остался! Хоть бы женился, детей завёл…

Что за Нальчик, где этот город и почему туда уехал какой-то подлец — я не знала, но легко запомнила название, срифмовав в уме: Нальчик — мальчик. Так и застрял этот «мальчик» в моей памяти, а причина ссоры братьев так и осталась для меня тайной…

К тёте Аничке мы попали как раз к сбору винограда. К настоящему ртвели! Рассказывать подробно об этом событии не в моих силах, но память навсегда сохранила сказочные часы приобщения к общему делу, постижение на собственном опыте волшебного превращения труда в непрерывную радость. Когда весь виноград был собран, мы стали делать вино. Помню невероятно тщательное мытьё ног, после чего меня и мою двоюродную сестру Розу подняли и поставили на огромную груду винограда, сложенного в большом чане, и мы долго топтали его, смеясь и распевая песни, стараясь шевелить ногами в такт мелодии. Оказалось, что это весёлое занятие — довольно тяжёлый труд: мышцы болели несколько дней. Зато потом мы пробовали мачари, молодое вино: пьётся оно легко, как лимонад, но туманит голову посильнее старого вина. Мама протестовала, ужасалась, глядя, как я с удовольствием поглощаю чудесный напиток:

— Она же ребёнок, ей нельзя! Девочка только что перенесла скарлатину! — Но запрет не подействовал ни на меня, ни на тётю Аничку, которая философски заметила:

— Пусть пьёт, не волнуйся, мачари ей только на пользу — и неизвестно, когда ещё она попадёт на сбор винограда. — Так оно и случилось: это был единственный, неповторимый эпизод в моей долгой жизни.

Потом наступила пора увязки виноградных кистей в джаганы — так назывались связки из лозы, в которые вплетался отборнейший виноград, чтобы сохранить его в течение всей зимы. Когда джаганы подвесили на стены марани, виноградного погреба, мы принялись делать чурчхелы, а уж этот процесс передать обычными словами невозможно. Какое счастье, что всё это было в моей жизни!

Я пропустила в школе целую четверть и не была аттестована, но никакого огорчения по этому поводу не испытывала, забыв и про собственные слёзы, и про нежелание ехать в Болниси. Быстро наверстав пропущенное, я закончила учебный год с очередной похвальной грамотой, на которой вверху были записаны слова Лаврентия Берии: «Героизм и отважество школьника — это учёба на „отлично“».

Вскоре я перешла в другую школу, которая находилась на одной улице с моей музыкальной школой, а затем и училищем. Это была знаменитая 43-я школа. Теперь мне не приходилось бегать в разные концы от дома и тратить лишнее время на дорогу. Я не сразу, но прочно вписалась в новый коллектив и до сих пор дружу со своими одноклассниками.

Обстановка в нашей семье почти не изменилась: всё время ждали ареста папы, хотя уже без паники и ночных бдений. От дяди Армена вестей не было. Так продолжалось до начала войны, когда новые тревоги, волнения, потери и ожидание вестей с фронта вытеснили все другие беды. Папу так и не тронули, даже не вызывали никуда.

Однажды, в конце семидесятых — начале восьмидесятых годов, я познакомилась с замечательным человеком, Николаем Викторовичем Кипиани. В прошлом он был крупным инженером-гидростроителем, одним из авторов проекта Куйбышевской и других электростанций. Он родился и долгие годы жил в Баку, хотя и называл себя с гордостью рачинцем (Рача — один из районов Грузии). Грузинского языка он совершенно не знал и как-то раз попросил меня перевести на русский старую открытку, которую обнаружил в бумагах своей покойной жены.