Фантомные боли памяти (Тифлис-Тбилиси) - [27]

Но вот уже городская жизнь вошла в свою колею: я с нетерпением жду первого сентября, любуюсь новым портфелем, новой папкой для нот, на которой крупно написано: «Music», складываю и перекладываю новые учебники и тетрадки. Папа ведёт меня к своему постоянному парикмахеру Фаддеичу. Вообще-то он мужской мастер, но, сколько себя помню, всегда стриг и меня. Его крохотный кабинет находится там же, где русский драмтеатр имени Грибоедова, нужно только подняться по ступенькам к небольшому Ворошиловскому саду. Там гуляют в антракте зрители нашего театра, предварительно получив у билетёров контрамарки. Фаддеич расположился как раз у самого входа в Сад, который был полностью уничтожен, когда строили новое здание ЦК партии Грузии. Печально, что одним из архитекторов проекта этой «нетленки» был мой старинный друг Вахтанг Абрамашвили.

Когда я была ещё маленькой, Фаддеич укладывал специальную доску на подлокотники кресла и сажал меня туда, а я замирала в восторге на этом пьедестале, любуясь на своё отражение в зеркале. С тех пор я люблю ходить в парикмахерскую.

Но вот я пострижена, на голове у меня невероятных размеров бант, который на несколько лет станет моим, вернее маминым, коронным стилем, и утром следующего дня вместе с другими детьми нашего двора отправляюсь в школу. Папы уходят на работу, мамы провожают нас и сами собираются по своим делам, работам, институтам. Я иду до конца нашей улицы, где она выходит на Мухранскую, ныне улицу Бараташвили, и миную последний дом под номером 27, который, на мой взгляд, тоже заслуживает мемориальной доски: здесь до 1966 года жил знаменитый живописец Бажбеук-Меликов, чьи работы экспонируются в Музее искусств Грузии. Это и ранняя картина «Старый Тифлис», и великолепный портрет М. Хидашели. В начале 1960-х годов патриарх всех армян католикос Вазген делегировал к нему целую группу с предложением переехать в Армению. Художник поблагодарил и ответил, что он, тбилисец, без своего города не сможет прожить и дня. Об этом рассказал его сосед — мой хороший приятель, увы, ныне покойный Володя Эсэбуа, бывший артист балета Тбилисского оперного театра.

В этом же доме жил доктор Павленишвили, к которому за советом обращалась буквально вся улица. К нему шли по поводу сердечных болезней, всевозможных желудочно-кишечных и кожных заболеваний, и каждый, кому он помогал, был уверен, что доктор Павленишвили кардиолог, или кожник, или гастроэнтеролог. А был он, на самом деле, воплощением всего того, что характеризовало классического земского врача, — сейчас я бы сказала: интернист широкого профиля и высочайшей квалификации. Нужно ли говорить, что никакого гонорара с соседей он не брал. У нас долго хранился старинный аптечный рецепт с изображением змеи над чашей, где маминой рукой карандашом было написано «рецепт д-ра Павленишвили». Житель этого же дома, мой школьный товарищ Леван Матарадзе, в беседе со мной вспоминал, что сын доктора, тоже врач, ушёл на фронт в первые дни войны и погиб.

Сейчас перед этим домом, как точка в конце улицы моего детства, стоит вагончик старинной конки, и я делаю своё маленькое открытие: у истоков улицы Чахрухадзе жил легендарный художник Нико Пиросмани, а в конце улицы — художник Бажбеук-Меликов; в начале улицы жил доктор Иоселиани, а в конце — доктор Павленишвили, люди высокой нравственности и некрикливого патриотизма. Возможно, я просто фантазирую, но мне кажется, что это не просто совпадение: здесь есть некая завершённость того пространства, в котором прошли мои детство и юность. Я счастлива, что судьба подарила мне радость родиться и жить в самом старинном уголке Тифлиса (что когда-то назывался Кала), где всё дышит историей, где пока ещё стоит наш дом и, хочу надеяться, каждый год в маленьком садике цветёт хоть одно фруктовое дерево и жасмин.

* * *

«…Суд идёт. Оглашается приговор. Я слушаю его со странным спокойствием.

„…На основании вышеизложенного, виновность Газаряна Сурена Оганесовича в инкриминированном ему обвинении суд считает доказанной и приговаривает его к десяти годам тюремного заключения со строгой изоляцией, с поражением в правах на пять лет после отбытия наказания и с конфискацией его имущества. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит“.

— Что за несправедливость! За что? — воскликнул я, но судьи уже исчезли. Один из стоящих рядом вахтёров не выдержал, схватил меня за руку и сердито сказал по-армянски:

— Замолчи, слышишь? Голова у тебя на месте? Пойми же, жить будешь! Благодари судьбу: жить будешь, понимаешь?

Значение этих слов я понял потом, когда узнал, что в тот вечер несколько десятков людей проходили через это судилище и только два человека получили сроки. Остальные были расстреляны».

Сурен Газарян

* * *

Вскоре я заболела скарлатиной. Это было совсем не страшно, но наш постоянный доктор Гачечиладзе настаивал на постельном режиме. В то время больные скарлатиной подлежали обязательной госпитализации, но мои родители, посовещавшись, решили избавить меня от больницы и увезли к бабушке с дедушкой. Их собственный двухэтажный дом в районе Авлабара стал моим убежищем и развлечением: во дворе столько интересных сооружений, любопытных закутков, чудесный садик с беседкой, увитой диким виноградом, а главное — соседские дети, с которыми я всегда дружила, и ещё книги, которыми папа снабжал меня регулярно. Единственная неприятность — это отвратительный раствор колларгола, который доктор Гачечиладзе велел пить каждый день. Впоследствии, став врачом, я никогда не встречалась с подобной практикой: раствор колларгола назначается только для полоскания, но чтобы пить!? Если кому-то покажется любопытным опыт доктора Гачечиладзе, пусть попробует, а я снимаю с себя всякую ответственность.