Факел (книга рассказов) - [13]

У него были красивые полные губы, большие темные глаза и густые черные брови. Но главное — мощный череп. Нет, не лысина, а именно череп с черным венчиком на затылке. Он рано начал лысеть, поначалу стыдился этого, потом смирился, а теперь даже и гордится — да, это мощный череп с крутым лбом, и смею вас уверить, господа, этот череп придуман природой, чтоб стены прошибать.

День концерта — особенный день, нужно так настроить душу, чтоб она была спокойная и вольная, не загнанная спешкой, но распахнутая навстречу музыке, и потому к трем часам он постарался освободиться от дел.

Он начал прикидывать, что сегодня надеть, Брамс, Третий квартет, уместен был бы фиолетовый с блестками костюм, кружевное жабо с хорошим камешком, одна беда — костюм приталенный, а необходим пиджак свободный, ну, это понятно, выходить без защитника, все равно что выходить голым, и он остановился на сером добротном костюме — и духу квартета соответствует, и не броско.

Вспомнил свой первый поход в Филармонию. Румяный кучерявый мальчик в черной бархатной курточке и с огромным белым бантом. Детский утренник. Когда закончили «Маленькую ночную серенаду», он заплакал от умиления.

И вспомнил свой первый фрак. Мама хотела, чтоб для концертов был фрак, нет, не черный костюм, а именно фрак, и в ателье им предложили готовый — такой-то знаменитый артист запил и не может выкупить, а на вашем юноше — чудо какое, словно по нему и шит. Как раз ожидался приезд Рихтера, и он несколько дней стоял в очереди, купил три билета, но пошли вдвоем с отцом, поскольку мама запила, и он навсегда обиделся — стоял в очереди, Рихтер, первый в жизни фрак, а она запила.

Да, а что это было? Ну, как же, Бетховенский вечер. Тринадцатая соната и «Аппассионата». Во втором отделении Фантазия, ну, та самая, где хор вступает «Не шуми… Не шуми».

Дело в том, что отец любил вечерами слушать музыку, он ставил пластинку и, чтоб сыну не было скучно, сажал его себе на шею, он ходил по комнате, сын прижимался к нему, обоим это нравилось.

Однажды отец сказал (мальчику было два с половиной года), угадаешь, что я поставил, куплю тебе хорошую игрушку, даже большого медведя. Даже большого медведя, через минуту-другую, когда до хора было еще очень далеко, сын сказал, это «Не шуми», как же обрадовался отец, у мальчика хороший слух, и только много позже сын признался, что узнал не музыку, а пластинку — по ярко-красной наклейке.

Да, но отец запомнил, у мальчика хороший слух, и когда подошел срок, его отдали в музыкальную школу.

Нет, его нельзя обвинить в лености, он очень и очень старался, но когда на экзамене за первый класс получил тройку, стало выклевываться понимание, тут что-то не так, мама обвиняла учительницу, она крикуха и не может найти педагогический подход, он проучился еще год и с тем же, почти нулевым, успехом, тогда мама забрала сына из школы, и он занимался дома с учителями — сперва молодая женщина, потом старушка, обе говорили, у мальчика есть способности, хотя и небольшие, их нужно развивать и развивать, музыкантом он, понятно, не будет, но ведь вы не видите его ни Рихтером, ни Гилельсом, а сыграть что-нибудь, когда у вас соберутся гости, он, конечно, сыграет.

Что ж, это и называется, неразделенная любовь. Да, любовь к музыке осталась навсегда. Все просто: музыка интересней и важнее жизни. Она загадочна и прекрасна, и она никогда не предает. А иногда потрясает.

Вот недавний пример. По телику Кремер, Башмет и Ростропович играли «Концерт на троих» Шнитке. И каждый играл как бы отдельно, один от другого, вроде не прислушиваясь к партнерам, но вдруг неожиданно они слились воедино, и это потрясало, потому что на твоих глазах вечный хаос начал организовываться в упорядоченный мир, на твоих глазах из хаоса возникала Вселенная.

Да, жизнь и музыка — сущности разные, но иногда они соединяются, чтоб напомнить человеку о возможности, хотя бы теоретической, счастья на земле.

Он хорошо учился в школе, самостоятельно поступил на экономический факультет Университета, к двадцати семи защитил кандидатскую, несколько лет успел попреподавать.

Ему несомненно повезло — он попал в нужное время. Не раньше и не позже — точно в десятку. Любил говорить, это время — мое. Он мозговой центр АО, всем известного по напористой рекламе (и хамской, настаивал, реклама должна быть именно хамской — так людям понятнее). Всегда оставался в тени, не лез давать интервью, но знал, что при любом раскладе будет богат.

Осуждал наглые пирамиды, никто не любит, когда его облапошивают, напротив того, люди более всего согласны платить за надежду; его собственное открытие — люди боятся потерять не так даже деньги, как надежду, и потому можно, конечно, гнать лошадей за подвешенным клоком сена, но все же лучше иногда покормить ее овсом, а людям дать хоть какие-то дивиденды; их сразу же можно забрать, но при этом помнить об основах новейшей философии — выбор, вот что главное. Да, у человека должен быть выбор: потратить деньги сейчас или вложить их в еще более сияющие надежды. Человек без выбора становится агрессивным, человек с выбором становится философом, и большинство людей отдают тебе деньги ради дальнейшей надежды.