Когда торчишь в очереди в первый, в пятый или в десятый раз, ты клокочешь, исходишь на мыло, поддерживаешь общий вопль, мол, гады, сами жрут в три горла, а нам кидают ошметки, но когда запухаешь в очередях на много месяцев и даже лет, начинаешь понимать, что силы надо беречь, всем до твоих клокотаний — тьфу и растереть, и если исходить на мыло, вскоре от тебя ничего не останется, помимо мыльной пены, конечно. И ты берешь пример со старушек — божьих одуванчиков, что годами торчат у прилавков в ожидании, чего выкинут, — черные шали, губы поджаты, руки скрещены на груди. Правда, им, небось, легче, вспоминают, поди, блокадную молодость, а она, молодость, хоть и блокадная, все одно молодость, и из нее, понятно, всегда можно извлечь хоть что-нибудь приятное.
Привыкнув к стоянию, ты на очередь начинаешь смотреть как бы со стороны, вроде это не ты впустую тратишь свободное время, а посторонний дядечка, и ты сходу определяешь, проходящий мимо человек встанет в хвост очереди или будет норовить хватануть продукт на халяву, прибившись к соседу или к подруге по работе. Самостоятельный человек идет не в голову очереди, а в хвост, на крайнего. Халявного же человека можно узнать по глазам, они у него шальные и какие-то прыгающие. А какие щебетанья у халявного человека; да занимала я, она ведь предупреждала, подтверди, Маня, ведь ты предупреждала, видите, женщина, она вас предупреждала, но ведь она не знала, что у тебя склероз, она же не знала, что ты ку-ку, я тебе пихну, я тебе пихну, грязная баба, я так тебе пихну, что ты даже в дурдоме не оклемаешься.
А эти уговоры: дайте мне, товарищ продавец, в одни руки не одну норму, а две, к примеру, ножек Буша, муж на улице курит, да как же я его позову, если он курит на улице, а обратно меня не пустят, нет, дайте в эти руки две ножки, жена больна, а также сосед-инвалид из дому не выходит, он воевал, он вас на Эльбе защищал, а теперь вот из дому не выходит, вот так всегда, как на Эльбе обниматься с американцем, так кушай ножку Буша, как старость подошла, так соси собственную лапу.
Нет, Володя Арефин никогда на халяву не пер, он ориентировался исключительно на крайнего. А потому что, самостоятельный мужчина, он понимал, если всю оставшуюся жизнь к кому-нибудь примазываться (а что по очередям стоять всегда, он не сомневался), вскоре превратишься в промокашку.
Хотя по очередям стоять приходилось много. Тут простой расклад — нет другого выхода. Жена Татьяна, мастер на галошной фабрике, пашет с девяти до шести, и когда она бежит с работы, в магазинах уже пустыня Сахара. Да, но в клюв себе и пятилетней Нюше надо что-то забрасывать? Вот для этого Володя и есть. Он — сменный водила, то есть сутки ездит, двое дома, в свободное время и постоит. Конечно, в субботу и воскресенье магазины отдаются Татьяне на разграбление, но ведь в клюв надо что-то забрасывать каждый день.
Между тем день был как раз удачный. Потому что если ты гробишь свободный день, хорошо бы прихватить сразу несколько очередей. Как любила говорить мамаша, одним махом семерых побивахам. Ну, семерых сегодня не получалось, а вот троих — это да.
Во-первых, пока шла большая очередь, в меньшей успел отхватить три килограмма корюшки. В «Семерке», в гастрономе, помаленьку двигалась средненькая очередь за длинными и тонкими макаронами. Ну, а самая большая очередь стояла на «поле дураков».
Тут так. Был большой пустырь, три года назад его очистили, и райком-исполком приноровился построить для себя дворец. Да, а как раз подошли времена вольной свободы, и правдолюбы подняли крик, детских садов не хватает и больниц, а наши ползучие отгрохивают дворец. Пошли подписи, протесты. Да, а деньги можно было пустить только на дворец, как-то вот так получилось, словом, ни фига вам не будет, не хотите дворец, не надо, но на больницу эти деньги пускать нельзя. Этот голый пустырь с тех пор называют «полем дураков». И ху есть ху, кто дурак, кто покуда нет, понять нельзя. Все вместе — это всего вернее.
Так вот на «поле дураков» подогнали большой фургон, и с него, с верхотуры, два паренька кидали народишку, копошащемуся внизу, наборы по семнадцать рублей. В набор входила коробка в полкило индийского чая (и что характерно, развешенного в Индии, а не у нас, то есть это был индийский чай, а не индийский чай с примесями куриного помета отечественного производства), затем стограммовая пачка индийского чая уже нашего развеса и еще одна банка майонеза.
Чай для водилы, как известно, продукт первой необходимости, потому-то Володя и торчал в бешеной какой-то очереди. Ведь это на месяц вопрос с заваркой можно считать закрытым. И он торчал.
Но время от времени отлучался в средненькую очередь за макаронами, обозначить: вот он я, не радуйтесь прежде времени, я покуда жив. Постоит, постоит, что-нибудь даже и скажет не вполне глупое задней тетеньке, а как почувствует, что задние привыкли к этому молодому и трезвому мужчине, снова идет в большую очередь.
Понятно, что в каждой очереди у него был опознавательный знак. К примеру, стою за бабой в красном пальто, или за черной шалью, или за желтым плащом. В большой очереди таким знаком была для него молодая женщина в черной шляпке.
