Эйсид-хаус - [39]

– Не надо было его заводить, Фиона, – улыбнулся Макглоун, – теперь он целый вечер будет разливаться.

– Не буду, если ты первым не начнешь. Вдалбливаешь своим студентам учение попперианских ортодоксов.

– Вдалбливают наши оппоненты, Лу. Мы обучаем, – снова усмехнулся Макглоун.

Два философа рассмеялись над старой шуткой из студенческих дней. Фиона, молодая студентка, извинилась и собралась уходить. Ей надо было успеть на лекцию. Два философа наблюдали, как она выходит из бара.

– Одна из моих красивейших выпускниц, – ухмыльнулся Макглоун.

– Потрясающая задница, – кивнул Орнштейн.

Они перешли в укромный уголок паба. Лу сделал большой глоток пива.

– Рад снова тебя видеть, Гас. Но послушай, дружище, давай договоримся. Меня уже достало, что мы зациклились на одном и том же споре. Можем талдычить каждый свое хоть до посинения, а толку ноль – каждый раз возвращаемся к полемике Поппера с Куном.

Макглоун мрачно кивнул:

– И не говори. Да, мы обязаны ей нашими карьерами, но дружба-то страдает. Вот сейчас только ты зашел – и снова здорово. Всегда одно и то же. Болтаем о твоей Мэри, моей Филиппе, детях, потом о работе, перемоем кости коллегам, но кружка-другая – и опять съезжаем к Попперу-Куну. Проблема в том, Лу, что мы философы. Дискутировать для нас так же естественно, как для остальных дышать.

Тут, конечно, и была собака зарыта. Они спорили друг с другом на протяжении долгих лет, в барах, на конференциях, на страницах философских журналов. Они начали этот спор еще на последнем курсе философского факультета в Кембридже, и дружба их основывалась на совместной выпивке и ухаживании за женщинами, причем первое происходило явно успешнее, чем второе.

Оба они плыли против основного идеологического течения в культуре своих стран. Шотландец Макглоун был приверженцем Консервативной партии. Он считал себя классическим либералом, в традиции Фергюсона с Юмом, хотя находил классических экономистов, даже Адама Смита и его поздних последователей с философским уклоном, таких как Хайек и Фридман, немного пресноватыми. Его настоящим героем был Карл Поппер, у которого он учился еще аспирантом в Лондоне. Как последователь Поппера, он противостоял детерминистским теориям марксизма и фрейдизма и всем сопутствующим догмам их последователей.

Американец Лу Орнштейн, родившийся в еврейской семье в Чикаго, был убежденным рационалистом, верившим в марксистский диалектический материализм. Его интересовали наука и научные идеи. Огромное влияние на него оказала сформулированная Томасом Куном концепция того, что правота чистой науки не обязательно превалирует. Если идеи противоречат текущей парадигме, они будут отвергнуты в силу тех или иных корыстных интересов. Такие идеи, пусть даже являющие собой научные «истины», редко становятся общепризнанными до тех пор, пока давление не превысит некоего критического порога и не произойдет сдвиг парадигмы. Орнштейн полагал, что эта концепция согласуется с его политической верой в необходимость революционных социальных перемен.

У Орнштейна и Макглоуна карьеры развивались параллельно. Они работали вместе в Лондоне, затем один в Эдинбурге, другой в Глазго. Макглоун получил профессорское кресло на восемь месяцев раньше Орнштейна. Это раздражало американца, видевшего в возвышении друга политическую конъюнктуру: его идеи были явно востребованы при тэтчерской парадигме. Орнштейн утешал себя тем, что у него гораздо более внушительный список опубликованных работ.

Фокусом их естественного политического антагонизма стал знаменитый спор между Куном и Поппером. Поппер, упрочивший свою репутацию великого философа нападками на подходы интеллектуальных гигантов девятнадцатого века Зигмунда Фрейда и Карла Маркса и на то, что он рассматривал как слепую приверженность их идеологиям, отреагировал довольно эмоционально, когда был, в свою очередь, атакован Томасом Куном, подвергшим критике его взгляды на научный прогресс в своей основополагающей работе «Структура научных революций».

И по-прежнему единственное, насчет чего соглашались как Орнштейн, так и Макглоун: спор, бывший их хлебом с маслом, всегда переходил с профессионального на личное. Они испробовали всевозможные способы переломить эту привычку, но ничто не могло помешать столь утомительному предмету всплывать вновь и вновь. В паре случаев друзья, выведенные из себя и пьяные, едва не набили друг другу морду.

– Вот бы найти какой-нибудь способ оставить этот спор журналам и конференциям, а чтобы на пьянках-гулянках ни-ни, – задумчиво проговорил Лу.

– Да, но как? Мы все испробовали. Я пытался использовать твои доводы, ты пытался использовать мои; мы уславливались не говорить ничего, и все равно это всплывало, как подводная лодка. Что мы еще можем сделать?

– Кажется, я придумал, как выбраться из этого тупика, Гас, – хитро покосился на него Лу.

– Что ты предлагаешь?

– Независимый арбитраж.

– Брось, Лу. Ни один философ, ни один член нашего круга не может считаться достаточно непредвзятым. У каждого из них уже сформировано то или иное предварительное мнение по этому предмету.

– Я не предлагаю наш круг. Я предлагаю найти кого-то на улице или еще лучше – в пабе. Мы изложим наши позиции, а человек пусть сам решает, чьи доводы убедительнее.