Эйсид-хаус - [34]

Впрочем, Дик в итоге желает получить возможность

– Никто не мешает нам поехать в Лит на праздники, – предложила тут Виктория, оторвав Мадонну от журнала.

– Праздник… праздник… – запела Мадонна.

– Да! Заявимся в «Клан», – с энтузиазмом подхватила Кайли. – Да там столько хуев, небось по стенам растут.

Она зажмурилась, вытянула губы и что есть сил втянула воздух, качая головой из сторону в сторону.

– Тебя никогда там не обслужат, – фыркнула Ким.

– Знаешь твою проблему, Ким? Ты никогда, твою мать, не думаешь достаточно позитивно. Деньги у нас есть. Только не говори, что у тебя нет бабла, – запротестовала Мадонна.

– Я никогда не говорила этого. Дело не в бабле…

– Тогда ладно. Мы отправимся в Лит. Охуительно проведем время. Праздник всей жизни, – сказала Мадонна и продолжила напевать: – Будет так, будет так прекрасно в праздник…

Виктория и Кайли энергично закивали. Ким выглядела непреклонной.

– Вы, дуры, с ума меня сводите. – Она покачала головой. – Нереально, черт возьми!

– Какая муха тебя укусила, злобная ты пизда? – воинственно выпалила Мадонна, садясь в кресле прямо. – Ты достала меня, Ким, совсем достала.

– Мы никогда не попадем в чертов Лит, – презрительно заявила Ким. – Ты грезишь, твою мать!

– Когда-нибудь, может, и попадем! – воскликнула Кайли с ноткой отчаяния в голосе.

Остальные согласно кивнули.

Но в самой глубине своих сердец они понимали, что Ким права.

Бабушкин старый добрый джанк

Смотрительница, миссис Френч, кажется, именно так ее звали, оглядела меня с ног до головы. В ее жестком взгляде застыл лед. Я определенно заслуживал негативной оценки.

– Так, – сказала она начальственным голосом, уперев руки в бока. Ее глаза подозрительно бегали, а лицо напоминало блестящую желтую маску, увенчанную копной ломких коричневых волос. – Вы внук миссис Аберкромби?

– Да, – подтвердил я.

Я не должен возмущаться миссис Френч. Она лишь делает свою работу. Если бы она была менее бдительна в присмотре за старушкой, то сразу же последовали бы жалобы со стороны семьи. Также следует признать, что я более чем непрезентабелен; длинные сальные черные волосы, жидкая бородка, на мертвенно-бледном лице красные и желтые прыщи. Мое пальто видало лучшие дни. И я не могу припомнить, когда менял эти джинсы, спортивный свитер, майку, штаны, носки и боксерские трусы.

– Так, полагаю, вам лучше зайти внутрь, – сказала миссис Френч, неохотно убирая с прохода свою толстую тушу.

Я протиснулся в образовавшийся просвет, но чуть не застрял. Миссис Френч напоминала нефтяной танкер, ей требовалось какое-то время, чтобы действительно изменить свое положение.

– Она на втором этаже. Вы же не так часто приходите повидать ее, верно? – обвиняюще спросила она с надутым видом.

Нет. Я впервые пришел навестить старушку с тех пор, как она переехала в этот дом престарелых. Теперь уже, должно быть, прошло пять лет. Очень немногие семьи близки в наши дни. Люди перемещаются, живут в разных частях страны, ведут разные жизни. И бессмысленно оплакивать что-то столь неизбежное, как распад разветвленной семейной сети; в известном смысле это хорошая вещь, потому что дает работу таким людям, как миссис Френч.

– Я далеко живу, – промямлил я, шагая по коридору и терзаясь ненавистью к самому себе за то, что оправдываюсь перед какой-то смотрительницей.

В коридорах стоял зловонный одуряющий запах мочи и немытых тел. Большинство здешних обитателей так немощны, что мое интуитивное чувство лишь подтверждалось: эти места – предбанник смерти. А значит, мой поступок не изменит качества бабушкиной жизни: она едва ли заметит, что деньги исчезли. Некоторое количество этих денег наверняка станет моим в любом случае, когда она наконец отбросит копыта; так что какой, черт возьми, смысл ждать? Что, если они мне в итоге вообще не понадобятся? Старушка может протянуть долгие годы как овощ. И было бы совершенным извращением, самопораженческой глупостью не обчистить ее теперь, подчиняясь дурацким табу, канающим за основы морали. Мне нужно то, что в ее банке.

Эта банка так долго пробыла в семье: бабушкина банка из-под песочного печенья. Просто стояла под ее кроватью, битком набитая банкнотами. Я помню еще ребенком, как она открывала ее на наши дни рождения и вытаскивала несколько купюр из того, что казалось целым состоянием, и эти извлечения никак не сказывались на общей заначке.

Ее накопленные сбережения. Сбережения для чего? Сбережения для нас, вот как это надо расценивать глухой старой кошелке, слишком немощной, слишком неадекватной, чтобы наслаждаться или даже пользоваться своим богатством. Ну а я просто должен получить мою долю сейчас, бабушка, спасибо тебе большое.

Я постучал в дверь. Аберкромби, с красным клетчатым рисунком шотландки на заднем плане. Моя спина заледенела, суставы совершенно онемели от ломки. Я долго не продержусь.

Бабушка открыла дверь. Она выглядела маленькой, как сморщенный щенок, как Зельда в Terrahawks[18].

– Бабушка, – улыбнулся я.

– Грэм! – воскликнула она, и ее лицо расплылось в сердечной улыбке. – Господи, не могу поверить! Заходи-заходи!

Она усадила меня, возбужденно болтая без умолку, ковыляя из комнаты в примыкающую кухоньку, где она медленно и неуклюже готовила чай, и обратно.