Евпатий - [14]
— Уж не зачлись ли в победу ей те народишки, что и сами-то разбежались бы от вида монгольских коней?
Слегка запоздалое порсканье Бури-хана, якобы оценившего шутку-издёвку гуая*, смолкло, никем не поддержанное.
* Г у а й — дядя, старший дядя.
О Гуюк! Выпавшей ресницей в глазу, занозой в зубах смолоду ты у меня. Клевеща и прислуживаясь при Аурухе, гнал, изводя и преследуя, род мой. В песках Харгамчесит взлелеяна ненависть моя к тебе... Заткнёшь ли чёрный хулду, изрыгающую смрад дыру рта? — В груди (Бату-хана) клокотала ярость. Мягкие, без каблуков, готоны искали опору. Пальцы, расстегнув дэл, нащупывали у пояса рукоять ножа. Привстать и от левого уха наотмашь... Нет, не промахнулся бы! Охотничий верный нож в жирную шевелящуюся шею без слов войдёт. Творимую на глазах несправедливость оборвёт наконец.
И... затуманенный взор на прожжённом в войлоке пятнышке остановился. «Женщина в боевом походе...» Когда Сэбудей о необходимости жертвы для дальнейшего поучал, из очага уголёк выстрелил, оставив пятно. Там, — вспомнилось, — за левым плечом, в законопаченной юрте чьи-то ноготки атласное одеяло в смертной истоме скребут... Если во имя справедливости нож его Гуюк-хана поразит, напрасною непосильная эта жертва будет. Если Бату-хан власти-силы не добьётся, не заберёт, Сартак его, Гулямулюк, Улагчи, матушка Эбугай-учжин, весь род его, уруг его и улус его — всё сгинет, погибнет от мстящей кровавой руки Каракорума. Нет! Лучше пальцы с рукояти из рога кабарги уберёт он: горячку и доверчивость Джочи-хана не повторит.
— Ребёнку нож, а дураку власть нельзя доверять! — всё ещё, оказалось, надсаживался-продолжал Гуюк-хан. — Воля кагана — закон для подданных!
С туповатым безразличьем балованного сиятельного отпрыска не замечая производимого Сэбудеем перераспределения сил в монгольском войске, Гуюк-хан по-прежнему требовал «отважного Бури-хана» к руководству допустить.
Натянувшаяся до звона брюшина тишины заставила иных глаза зажмурить от напряжения.
— Окружённый валом вражеский город брать и мусор из юрты выметать — разное это!
Тяжёлый, шевелящий огонь в нижних светильниках бас грохнул в середину брюшины, как шар-бамбар.
Большинству из восседавших известно было — мать у предлагаемого в джихангиры Бури — жена простого слуги. Выметая из шатра Чагадаева сыночка мусор, пострадала без вины от мужского нетерпения.
И вот, широко открыв зубастую пасть, первым Шейбани рассмеялся. Помедленнее соображающий, но тоже смехун, Бурулдай затем. Дальше — пошло. Кто прикрывая, а кто и не прикрывая ладонью рот, осмелев, запрыскали, затохтохтали. «Ха-ха-ха! Хы-хы-хы. Гхы-гхы-гхы...»
До последнего, как и случается, до того, к кому относилось, дошло.
Бури-хан взвизгнул, побледнел как глина и, хватаясь за поясной кинжал, рванулся к оскорбителю.
Заблаговременно помещённые у него за спиной два нукера из верных прижали ему руку.
Бык же Хостоврул и бровью густою не повел. Карагачем-деревом среди кустов хараганы высился-сидел у задней стены.
Рот Гуюк-хана запузырился слюной.
— Собаки! — хлестнув плетью одного из державших Бури нукеров, возопил он. — Грязные ненавистные собаки! Кровью монголов кабшкирдских сук... — И, задохнувшись, на верблюжьих выгнутых в коленках ногах, ступая без разбору на сапоги сидевших, выскочил вон.
Удерживаемый нукерами Бури-хан очумело вращал выпученными, налитыми кровью глазами.
— Не радуйся, коровий бубенец! — долетал снаружи взвизгивающий голосишко Гуюка. — Из Гулямулюк твоей подстилку сделаем! Сартачок твой... — И звякнуло, было слышно, у коновязи кольцо, хлопнул по шатровой крыше прощальный удар плети, и, к всеобщему облегчению, заслышался удаляющийся конский топоток.
На середину круга вышел Сэбудей.
— Будем сохранять хладнокровие, нойоны! Кони наши худеют, люди недоумевают. Не пора ли заткнуть рот болтовне?
Гул, возбуждение. Кто-то засмеялся. Под шумок и замешательство одноглазый хитрец боевые обязанности начал распределять. «На случай, если орусуты до штурма в чистое поле выйдут...»
Пьянея от предвкушения бранного пира, темник Бурулдай возликовал:
— Эй! Не будем долго судить да ругань разводить! Не покажем-ка лучше врагу ни молодецкой спины, ни конского заду!
Поймав взгляд Сэбудея, (Бату-хан) тоже поднялся для произнесения слов.
— Если выкажут непокорство, — сказал, — без жалости сокрушать будем! Если же пощады запросят — по-хорошему можно обойтись.
И сел. По воспоследовавшему молчанию догадаться не трудно было — маловато. В речи будущего джихангира* боевого огня побольше должно быть.
* Д ж и х а н г и р — главный полновластный начальник вне территории каганата, наделённый полномочиями кагана.
Однако сыромясая помощь и тут не замедлила.
— Болсун шулай, Сэбудэ! Не промедли только, когда затащу Гюргу** на хвосте Белогривого моего!
** Г ю р г а — Юрий.
Словно шилом подброшенный, Бурулдай выскочил к Сэбудею на середину и, выставляя кнаружи локти, закружил, затанцевал по-журавлиному:
— Яямай! Уррагша! Алтында! Кюр... Урра-кх!
Темники, тысячники и старые чербии, связавшие будущее с Сэбудеем и Бату, обхватясь через плечи руками, пошли хороводом, повторяя и выкрикивая боевые кличи всяк на свой лад:
В книгу «Жена монаха» вошли повести и рассказы писателя, созданные в недавнее время. В повести «Свете тихий», «рисуя четыре судьбы, четыре характера, четыре опыта приобщения к вере, Курносенко смог рассказать о том, что такое глубинная Россия. С ее тоскливым прошлым, с ее "перестроечными " надеждами (и тогда же набирающим силу "новым " хамством), с ее туманным будущим. Никакой слащавости и наставительности нет и в помине. Растерянность, боль, надежда, дураковатый (но такой понятный) интеллигентско-неофитский энтузиазм, обездоленность деревенских старух, в воздухе развеянное безволие.
В книгу «Жена монаха» вошли повести и рассказы писателя, созданные в недавнее время. В повести «Свете тихий», «рисуя четыре судьбы, четыре характера, четыре опыта приобщения к вере, Курносенко смог рассказать о том, что такое глубинная Россия. С ее тоскливым прошлым, с ее "перестроечными " надеждами (и тогда же набирающим силу "новым " хамством), с ее туманным будущим. Никакой слащавости и наставительности нет и в помине. Растерянность, боль, надежда, дураковатый (но такой понятный) интеллигентско-неофитский энтузиазм, обездоленность деревенских старух, в воздухе развеянное безволие.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге, куда включены повесть «Сентябрь», ранее публиковавшаяся в журнале «Сибирские огни», и рассказы, автор ведет откровенный разговор о молодом современнике, об осмыслении им подлинных и мнимых ценностей, о долге человека перед обществом и совестью.
Владимир Курносенко - прежде челябинский, а ныне псковский житель. Его роман «Евпатий» номинирован на премию «Русский Букер» (1997), а повесть «Прекрасны лица спящих» вошла в шорт-лист премии имени Ивана Петровича Белкина (2004). «Сперва как врач-хирург, затем - как литератор, он понял очень простую, но многим и многим людям недоступную истину: прежде чем сделать операцию больному, надо самому почувствовать боль человеческую. А задача врача и вместе с нимлитератора - помочь убавить боль и уменьшить страдания человека» (Виктор Астафьев)
Молодой писатель из Челябинска в доверительной лирической форме стремится утвердить высокую моральную ответственность каждого человека не только за свою судьбу, но и за судьбы других людей.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Действие исторического романа итальянской писательницы разворачивается во второй половине XV века. В центре книги образ герцога Миланского, одного из последних правителей выдающейся династии Сфорца. Рассказывая историю стремительного восхождения и столь же стремительного падения герцога Лудовико, писательница придерживается строгой историчности в изложении событий и в то же время облекает свое повествование в занимательно-беллетристическую форму.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В основу романов Владимира Ларионовича Якимова положен исторический материал, мало известный широкой публике. Роман «За рубежом и на Москве», публикуемый в данном томе, повествует об установлении царём Алексеем Михайловичем связей с зарубежными странами. С середины XVII века при дворе Тишайшего всё сильнее и смелее проявляется тяга к европейской культуре. Понимая необходимость выхода России из духовной изоляции, государь и его ближайшие сподвижники организуют ряд посольских экспедиций в страны Европы, прививают новшества на российской почве.
Владимир Войнович начал свою литературную деятельность как поэт. В содружестве с разными композиторами он написал много песен. Среди них — широко известные «Комсомольцы двадцатого года» и «Я верю, друзья…», ставшая гимном советских космонавтов. В 1961 году писатель опубликовал первую повесть — «Мы здесь живем». Затем вышли повести «Хочу быть честным» и «Два товарища». Пьесы, написанные по этим повестям, поставлены многими театрами страны. «Степень доверия» — первая историческая повесть Войновича.
«Преследовать безостановочно одну и ту же цель – в этом тайна успеха. А что такое успех? Мне кажется, он не в аплодисментах толпы, а скорее в том удовлетворении, которое получаешь от приближения к совершенству. Когда-то я думала, что успех – это счастье. Я ошибалась. Счастье – мотылек, который чарует на миг и улетает». Невероятная история величайшей балерины Анны Павловой в новом романе от автора бестселлеров «Княгиня Ольга» и «Последняя любовь Екатерины Великой»! С тех самых пор, как маленькая Анна затаив дыхание впервые смотрела «Спящую красавицу», увлечение театром стало для будущей величайшей балерины смыслом жизни, началом восхождения на вершину мировой славы.