Евпатий - [12]
Сэбудей, не сказав ничего, вышел с неловким поклоном, оставив одного опять.
В тоно, в выдутом ветром синеющем небе маленькая голубая звезда замигала, мучаясь. То ли разгореться ей, то ли погаснуть, не могла решить.
Подряд две чаши ордзы через силу вытянув, от просяной лепешки краешек отломив, к влажноглазой сайгачихе прощаться пошёл.
«Наран! — шептала душа. — Солнышко моё! Копелек, бабочка моя...»
Когда без шума на мягких подошвах вошёл, не предупреждая, смуглая изогнутая крылом рука приостановилась её. В одной — зеркальце, подарок его, другой — двумя пальцами — брови обводила, ждала. «Ой, гляди-ка, — улыбнулась ему, — господин великий праздник пожаловал к нам!»
Присел рядом, привалился носом к атласно-тёплому горлышку на плечо.
«Что долго не шёл к Гульсун своей? Зачем забыл? Ра-злю-бил?» Влажные, выдвинутые впереди зубки обнажились лукаво. «Цветочек мой, Гульсун! Ласточка... Сиротинка белый верблюжоночек...»
От шкуры убегающей кабарги запах опасности исходит. Настигающий волк, заслышав его, ещё пуще, говорят, наддаёт.
Когда, мужское исполнив, от волос, от запаха их оторвался наконец, про ожидающее нынче забыл совсем.
Ручьистосерые утки совокупляются на быстрине, говорят. Утка в ледяную воду бросается с отвагой, плывёт, загребает против течения, а селезень, если страсть её разделяет и не испугается, следом плывёт. Если она, Гульсун, уточка в ледяной быстрине, то он, Бату-хан, изумруднопёрый селезень, расхаживающий у воды. Трусость — благоразумие перед волей судьбы.
Обвилась, вздрагивая и лобызая, прохладнокожая, горячая, как уголёк, изнутри.
С мужским, однако, не получилось у него на сей раз.
«Не страшусь я, милый, и умереть за тебя...»
А когда по прошествии кровь из прокушенной губы ощутил, беспощадная степная сила вошла в него. Солёная кровь пьянее ордзы.
...Смеялась и плакала лепеча. Обрывая стоны, сама кусала его, царапала коготками. У сладострастной мартовской соболихи неистовость такая, говорят.
* * *
Сказал Урде:
— Передай Одноглазому — проживающие за войлочными стенами...
И пресёкся голос, не смог договорить.
Урда исподлобья мрачно смотрел. Разговор среди ночи по доброй причине не затевается.
— В Хорходое, помнишь? Когда на курултае своего добились, Берке... Как мнишь, от сердца он тогда? Мы же клялись!
И когда, путаясь в словах, поведал про добытое Оточем и воспоследовавшее — о Гульсун, Урда, редко изменявший хладнокровию, попунцовел от прилившего гнева.
— Верно, значит: «Легко изловить чужого вора, труднее домашнего». Я убью его, Бату!
Гнев брата приятен был.
— Вот видишь, — усмехнулся, кривя губы. — Еще не вскипел я, а уж заварился.
Однако ни он, ни Урда, ни Шейбани братоубийством рук не замарают своих. Нет! Пускай лучше Урда к Одноглазому отправляется, пускай передаст: Бату-хан на любое согласен, что для монголов требуется.
Достал, оставшись один, зеркальный ножичек из сундука и, проколов мизинец, сцедил в берестяной бурачок кровь. Расстегнул дэл, сожмурил глаза и плеснул её на обнажённую грудь.
Затем, размазав кровь по груди, заплакал и, обращаясь мыслью к далёкой младшей жене Гулямулюк своей, прощенья просил. «Гулямулюк! Где ты, Гулямулюк моя?» То, оказалось, что от тоски по ней утешением было, при лишении такового к ещё большей тоске вело. И плакал, стенал, подушку с угла закусывал до самой глотки, дабы до стражи кебтеул не донеслось. Затем, одеяло до макушки натянув, задремал незаметно, от мучительности существования отрешился в конце концов.
* * *
*
Лбы их — из бронзы,
А рыла — стальные долота.
Шило — язык их,
А сердце — железное.
Плетью им — мечи,
В пищу довольно росы им.
Ездят на ветрах верхом.
Мясо людское в дни сечи едят.
С цепи спустили их. Разве не радость?
Долго на привязи ждали они!
Да, то они... глотают слюну,
подбегая.
Посыльному от Хостоврула и будить его не пришлось. Обдумывал всё, всё за возвращенье анды переживал.
— Ну и как? — бархатисто-чёрные, широко расставленные глаза ухмылкою взблёскивали. — Красивая хатахтай? По сердцу пришлась анде?
Запах-дух подгнившего мяса ещё сильней нынче. Молчание гнетущей ещё.
— Развесистое дерево — украшение горы, — сказал. — Красивая девушка — украшение юрты! — нарочно не понимая издёвки. Предчувствие беды зарождалось в душе.
Росе под солнцем не уберечься. Туче против ветра не устоять. Без воды на лодке не поплывёшь.
— Овец, Лобсо, хорошо вдвоём пасти, а требуху-то есть лучше в одиночку! Если свершённую дерзость искупить хочешь, раскаиваешься, учитывая отвагу и мужество в боях и посулённые... девять...
«Если не сделать, убьют Кокчу...» Кто-то из прихвостней доложил, значит.
— ...возможность тебе даём!
— Каковым поручением озадачит высокочтимый, то и исполним, как положено.
Прохаживающийся, чтоб не замерзнуть, у белой юрты кебтеул только и сделал, что кивнул на показанную пайндзу. Твоё дело, мол, а моё — сторона.
Всунул под полог руку, отомкнул палочки из петель и, чуть-чуть приподняв, скользнул внутрь, стараясь не шуметь. С трудом дыхание успокоив, не разгибаясь до конца, в хоймор пробираться стал. Благоухание и тепло, нет, не сразу ощутил. «Лучше водой питаться по своей воле, чем масло есть по чужой...» Кто это говорил? Отец? При свете тускло горевшего жировика под одеялом различил, конечно. Не дойдя, однако, двух шагов, споткнулся о край кошмы. Упал. Рука, выброшенная вперёд, коснулась, да! Полежал, собрался с духом и, сам не зная зачем, провёл ладонью по пылающему её лицу. Нет, не спала, лежала ни жива ни мертва... Когда рука к подбородку доскользила, лизнула в ладонь. Торопясь и не давая себе раздумывать, намотал на кулак жёсткую косу и, повернув на живот, взгромоздился коленями, левым запястьем ледяные лодыжки подхватив. Спина под коленями мягкая была, как у овцы.
В книгу «Жена монаха» вошли повести и рассказы писателя, созданные в недавнее время. В повести «Свете тихий», «рисуя четыре судьбы, четыре характера, четыре опыта приобщения к вере, Курносенко смог рассказать о том, что такое глубинная Россия. С ее тоскливым прошлым, с ее "перестроечными " надеждами (и тогда же набирающим силу "новым " хамством), с ее туманным будущим. Никакой слащавости и наставительности нет и в помине. Растерянность, боль, надежда, дураковатый (но такой понятный) интеллигентско-неофитский энтузиазм, обездоленность деревенских старух, в воздухе развеянное безволие.
В книгу «Жена монаха» вошли повести и рассказы писателя, созданные в недавнее время. В повести «Свете тихий», «рисуя четыре судьбы, четыре характера, четыре опыта приобщения к вере, Курносенко смог рассказать о том, что такое глубинная Россия. С ее тоскливым прошлым, с ее "перестроечными " надеждами (и тогда же набирающим силу "новым " хамством), с ее туманным будущим. Никакой слащавости и наставительности нет и в помине. Растерянность, боль, надежда, дураковатый (но такой понятный) интеллигентско-неофитский энтузиазм, обездоленность деревенских старух, в воздухе развеянное безволие.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге, куда включены повесть «Сентябрь», ранее публиковавшаяся в журнале «Сибирские огни», и рассказы, автор ведет откровенный разговор о молодом современнике, об осмыслении им подлинных и мнимых ценностей, о долге человека перед обществом и совестью.
Владимир Курносенко - прежде челябинский, а ныне псковский житель. Его роман «Евпатий» номинирован на премию «Русский Букер» (1997), а повесть «Прекрасны лица спящих» вошла в шорт-лист премии имени Ивана Петровича Белкина (2004). «Сперва как врач-хирург, затем - как литератор, он понял очень простую, но многим и многим людям недоступную истину: прежде чем сделать операцию больному, надо самому почувствовать боль человеческую. А задача врача и вместе с нимлитератора - помочь убавить боль и уменьшить страдания человека» (Виктор Астафьев)
Молодой писатель из Челябинска в доверительной лирической форме стремится утвердить высокую моральную ответственность каждого человека не только за свою судьбу, но и за судьбы других людей.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Действие исторического романа итальянской писательницы разворачивается во второй половине XV века. В центре книги образ герцога Миланского, одного из последних правителей выдающейся династии Сфорца. Рассказывая историю стремительного восхождения и столь же стремительного падения герцога Лудовико, писательница придерживается строгой историчности в изложении событий и в то же время облекает свое повествование в занимательно-беллетристическую форму.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В основу романов Владимира Ларионовича Якимова положен исторический материал, мало известный широкой публике. Роман «За рубежом и на Москве», публикуемый в данном томе, повествует об установлении царём Алексеем Михайловичем связей с зарубежными странами. С середины XVII века при дворе Тишайшего всё сильнее и смелее проявляется тяга к европейской культуре. Понимая необходимость выхода России из духовной изоляции, государь и его ближайшие сподвижники организуют ряд посольских экспедиций в страны Европы, прививают новшества на российской почве.
Владимир Войнович начал свою литературную деятельность как поэт. В содружестве с разными композиторами он написал много песен. Среди них — широко известные «Комсомольцы двадцатого года» и «Я верю, друзья…», ставшая гимном советских космонавтов. В 1961 году писатель опубликовал первую повесть — «Мы здесь живем». Затем вышли повести «Хочу быть честным» и «Два товарища». Пьесы, написанные по этим повестям, поставлены многими театрами страны. «Степень доверия» — первая историческая повесть Войновича.
«Преследовать безостановочно одну и ту же цель – в этом тайна успеха. А что такое успех? Мне кажется, он не в аплодисментах толпы, а скорее в том удовлетворении, которое получаешь от приближения к совершенству. Когда-то я думала, что успех – это счастье. Я ошибалась. Счастье – мотылек, который чарует на миг и улетает». Невероятная история величайшей балерины Анны Павловой в новом романе от автора бестселлеров «Княгиня Ольга» и «Последняя любовь Екатерины Великой»! С тех самых пор, как маленькая Анна затаив дыхание впервые смотрела «Спящую красавицу», увлечение театром стало для будущей величайшей балерины смыслом жизни, началом восхождения на вершину мировой славы.