Евней Букетов - [180]

— Канеке при жизни ни о ком никогда не отзывался в оскорбительном тоне, всегда был благожелателен. Я располагаю копией прекрасной характеристики Динмухамеда Кунаева, написанной Канеке 9 апреля 1952 года в Ленинграде, когда его мнение запросили из ЦК ВКП(б). Между прочим, ее зачитывали вслух на общем собрании нашей академии, когда Д. Кунаева избирали президентом Академии наук Казахстана.

— Ты не сочиняешь, батыр? Это невероятно! — удивился Ебеке.

— Полный текст этой характеристики сейчас находится у меня в портфеле, там же и самый первый вариант рукописи, не подвергавшийся цензуре и редакторской правке. Это я, как и обещал, привез вам. В ней вы найдете много такого, о чем говорить сейчас не стоит. Там, Ебеке, не пугайтесь, 830 машинописных страниц…

Он долго молчал. Мне показалось, что он не мог поверить в это. Посчитав, что наш затянувшийся разговор закончен, я собрался опять прилечь, но вдруг снова услышал голос Ебеке:

— Опять же удивляет меня наш Канеке, какой он добрый и бескорыстный. Удивительно гуманный человек, а!.. Если так, Медеу, то отношение Димаша к памяти Канеке — вообще кощунство, это не укладывается в моей голове. Это переходит всякие границы порядочности и приличия!.. Надо же такое совершить. Это же черная неблагодарность! И он после этого еще хочет остаться лидером нации?!..

— Да успокойтесь! Никто, даже член Политбюро не сможет уничтожить памятник, который сам себе воздвиг Каныш-ага своими свершениями, все наветы на него забудутся, все нападки на него утихнут, пронесутся, как ветер в степи. А он останется истинным Человеком на все времена!..

— Да, наш Канеке был благородным, редким человеком. Как жаль, что он мало прожил!.. Конечно, и у Кунаева — огромные заслуги, славу и почет у Димеке никто не отнимет. Он мог быть снисходительнее и почтительнее к своему старшему брату. Но что поделаешь?! В последние годы он не стал ни с кем считаться, собрал вокруг себя подхалимов, а людей, которые говорили ему правду в лицо, начал отдалять от себя. Пользуясь дружбой с Брежневым, возомнил себя бог знает кем… Но мы, к сожалению, ничего не поправим. Только боюсь, все это плохо кончится для него…

* * *

В Караганде меня ожидали встречи с читателями в КарГУ, политехническом институте, в областной, городской и даже в шахтерской библиотеках, потому в течение недели я не мог встретиться с Евнеем Арыстанулы. Оказывается, он не терял меня из виду. В тот день, когда состоялась встреча со студентами филологического факультета КарГУ в новом корпусе, расположенном на юго-востоке Караганды, ко мне подошел один из моих друзей студенческих лет и сообщил, что меня приглашает к себе домой Ебеке. Мне было известно, что в последние годы он редко ходил в гости, да и сам почти прекратил приглашать к себе. Это было связано с обострением болезни сердца. Но на этот раз он сделал исключение: кроме меня, были приглашены все мои друзья, ученые-металлурги — Жанторе Абишев, Токен Габдуллин, Сагынтай Исабаев. Вечер был посвящен, как он выразился, «неординарному событию» — то есть выходу моего «Сатпаева» в Москве. Разумеется, надлежащее настроение нам создавал сам хозяин дома, мы говорили о многом, волновавшем нас тогда, но все же, помня о его состоянии здоровья, не очень-то увлекались…

И когда я, сославшись на усталость от напряженного дня, стал собираться в гостиницу, наставник мой остановил меня:

— Медеу, я хотел, чтобы ты почитал некоторые мои работы. Читай их с карандашом в руке. Прошу, не бери пример со своих друзей, которые, как ты заметил сегодня, меня оберегают, как младенца, от всяких волнений…

— О чем разговор, Ебеке, я готов помочь вам! Хоть сейчас загружайте меня…

— Тогда начни с этого, — и он вытащил из стола небольшую папку.

Раскрыв ее, я прочитал название: «Святое дело Чокана», эссе о Чокане Валиханове, 146 машинописных страниц. Мне были знакомы все труды Ч. Валиханова, нашего талантливого ученого-историка, путешественника, этнографа, прорубившего окно в Европу. В моей домашней библиотеке были оба издания его научных трудов — и четырехтомник, и последнее издание в пяти томах. Эти тома я часто перечитывал, получая истинное наслаждение, — настолько они оригинальны и постоянно будят мысль. Кроме того, я прочитал всё ранее написанное о Чокане Сергеем Марковым, Сабитом Мукановым, Алькеем Маргуланом, Сапаргали Бегалиным. Не буду скрывать, что, когда я положил перед собой эссе о Чокане, непроизвольно подумал: «А что же Ебеке нашел нового в наследии Чокана, ведь о нем давно всё сказано?..»

Но меня неожиданно захватила эта вещь, написанная на русском языке. Начав читать перед сном, я потом продолжил чтение с утра в гостинице. Перевернув последнюю страницу эссе, позвонил Ебеке домой:

— Ебеке, я вашу рукопись проглотил одним махом. Пока свежее впечатление, хочу им поделиться с вами. В какое время вам будет удобно встретиться?

— Медеу, подожди чуточку, — положив трубку, он куда-то отошел. Вернувшись через некоторое время, спросил: — Ты уже обедал?

— Нет еще.

— А у нас обед будет готов минут через двадцать. Откуда ты звонишь? Я пришлю за тобой машину из института.