Это вечное стихотворенье... - [52]

Проголосил ни с того ни с сего:

«Музыка, музыка прежде всего!»

Этот порыв без тоски и без фальши

Вдруг долетел до стоявших подальше.

И, отодвинув како-шуа,

Забормотали в ответ буржуа:

«Цифры и счеты превыше всего».

Юра, желаю тебе одного:

Помнить, чтоб сердце твое не скучало —

«Прежде всего» это значит «сначала».

…Музыка, музыка, музыка зала,

Где, кроме музыки, нет никого,

Нет ни Москвы, ни Парижа, ни счета…

Музыка — птица большого полета.

И в день рожденья, и после него —

Музыка, музыка прежде всего!

21 июля 1995 г.

Переделкино

«…Милая, дождь идет…»

…Милая, дождь идет,

Окна минуя, косо.

Я ведь совсем не тот,

Чтоб задавать вопросы.

Я ведь совсем другой.

Я из того ответа,

Где под ночной пургой

Мечется тень поэта…

«Тбилиси! Туманная рань!..»

Тбилиси! Туманная рань!

И вдруг ослепительный день.

Балконов твоих филигрань,

Извилисто-тонкую тень

Бросающая по стене…

Тбилиси, ты снишься и мне.

Тбилиси, о, как я плутал.

Я слышу походку свою.

И вдруг тишина! Я стою,

В слезах обнимая платан.

Мне помнить уже суждено,

Пока я не глух и не слеп,

Твой теплый лаваш и вино,

Упавшее розой на хлеб.

«Мне нравится, что жизнь проходит…»

Мне нравится, что жизнь проходит,

Что мокрый желтый лист летит

И что с меня очей не сводит

Ночь под мелькание копыт;

С подков, взблеснув, летят ошметки

Дорожной грязи и времен…

И вдруг — опушка, лес и кроткий

Вздох льном повеявших сторон.

И, множась в мороси тумана,

Конь, взбрыкивающий без нужды, —

Так просто… спутанный… ночной…

И — независимо и чуждо —

Всем небосводом, без обмана,

Глядящий в душу край родной.

«Надо забыть звуки…»

Надо забыть звуки

И не ходить в гости.

Надо умыть руки

И рукоять трости.

Надо забыть горе

Этих кончин вечных.

Надо открыть море

В свете пучин Млечных.

«Я за столько лет не нагляделся…»*

Марианне

Я за столько лет не нагляделся,

Не налюбовался на тебя…

Город в белый снег переоделся,

Чистоту внезапную любя.

Я за столько лет еще не свыкся

С первопутком около домов:

Снеговик с загадочностью сфинкса

И в снегу две ветки двух тонов.

Я хочу продлить их неизвестность

Изморози или черноты.

Но тогда вступаешь в эту местность,

Инея не стряхивая, ты.

Пусть висок мой в иней приоделся.

Будь со мной, тревожась и любя.

(Не уйди, мой город разлюбя.)

Я за столько лет не нагляделся,

Не налюбовался на тебя.

Пришелец (Поэма)

Вместо предисловия

В этот странный час на серой, пустой предутренней улице, где все что-то забыло, что-то важное, и теперь мучительно припоминает — карнизами, окнами, мостовой, ты должен помочь этой улице вспомнить, о чем она забыла. И в этом совместном с ней воспоминании чего-то забытого, важного и есть тот момент, когда зарождается стихотворение или поэма.

Мне нравятся книги, которые пахнут асфальтом и серым дождем городских площадей. Мне нравятся книги, в которых, как в лужах, отражаются старинные здания и фонари. Мне нравятся книги, в которых есть загибающийся в неизвестность переулок; в которых любовь появляется из-за угла и складывает мокрый зонтик. Мне нравятся книги, в которых во время ливня, как голуби, бьются белые струи под водосточной трубой над серым, истершимся до кирпича асфальтом. Мне нравятся книги, в которых есть каменные ворота в неизвестный двор, где можно сесть на лавочку и слушать музыку из распахнутого окна. Музыку просто так… А бледный клен шумит над головой и роняет тебе на колени мокрые, мягкие листья.

И еле доносится городской гул.

Каждый поэт в душе сюрреалист. Даже Гомер. Даже Пушкин (сон Татьяны, скачущий памятник в «Медном всаднике» и т. д.). Другое дело, как он с ирреальностью поступает. Без ирреальности, иррациональности невозможно чувствовать реальную почву под ногами.

Угол дома с кружевным углом ржавого карниза висит в космосе. Бабочка, вспорхнувшая на цветок, — вечность. Мы умираем в бесконечности и все время ждем, что будет в конце. Левитановский «Март» — крыльцо, снег, лошадка — мне часто видится на фоне черного звездного космоса, приближенного, как в телескопе.

Всегда хочется поймать переход времени в вечность.

1. Прелюдия

Ворвался в сон огромный куст жасмина:

Зашелестел, запах, заговорил,

Как стих «с упреком давнего помина»,

Едва мерцая, в сумрак воспарил.

Но все ж откуда рифма — «ужас минул»?

Я этих слов совсем не говорил.

Я говорю: как привиденье, бродит

Туман в деревьях, где живет сова…

Но кто во тьме моей рукой выводит

Свои почти сторонние слова:

«Оставьте — мысль — о ядерном — ударе —

Вас — вот — уже — идет — на вашем — Шаре —

Совсем — другой — материи — распад —

Она — была — нетленной — но…»

   Я бросил

Перо. Оно пошло писать само

О том, что я без лодки и без весел

Плыву туда, где начато письмо…

И должен я теперь, хотя б немногим,

Покуда этот мир еще не пуст,

Заметить им, неглупым и двуногим,

Что тлен уже из их исходит уст.

Я пробудился. Этот куст жасмина

Один из сна остался моего

И говорил, что если ужас минул,

То людям знать не надо ничего.

Из-под пера бумага ускользала.

И в миг, когда Сатурн совпал с Луной,

«Ты верно понял», — небо мне сказало.

«Домой пора!» — сказал мне дом земной.

Пошли сжиматься годы в час единый!

Что ж, я опять себе не господин.

Но кто ж тогда польет мой куст жасмина?

«Неважно. Бог польет», — сказал жасмин.

2. Отбытие