Есть на Волге утес - [120]

— Допреж всего я хочу спросить вас, — начал говорить Долгорукий, — как вы, и все с вами, клятвопреступники: казаки, мужики, воры, братоубивцы, разбойники, христопродавцы слушались бабы, дурной, неписьменной, смердовой дочки. И не стыдно вам, головорезам, таскаться было за мокрым бабьим подолом, не совестно? Ну, ответствуйте!

— Она околдовала нас, князь батюшко! — торопливо выкрикнул Васька. — И меня допреж всего. Я мужик лепный, молодой, я на девок глаз не клал, а она, головешка черная, присушила меня. Одинова я на нее с ножом пошел. Глянула, у меня нож упал. Поп Савва видел, соврать не даст.

— Было, нехристь?

— Было, — сказал Савва. — Только ты, трус, не одинова саблю бросал. Наши хоть отняли, а твоя где? За золото продал?

— Федька Горбун не раз мне рассказывал, как она его ведовству учила.

— Было, вор?

— Травы узнавать учила, снадобья для ран варить учила, — ответил Федька. — А чтобы ведовству…

— Пиши, — подьячий, — учила!

— А ты, Кукин, что молчишь? — Васька подскочил к Стеньке. — Разве ты околдован не был?

— Не был, — твердо ответил Кукин. — Я ее просто любил, как и все любили. Потому мы за нею и шли.

— А Яков Тимофеич пошто молчит. Она у тебя в шатре была? Была. Добром ты мог ее отпустить? Не мог. Она на помеле от тебя улетела. Сам я видел!

— В шатрах воеводских помело не держат, — уклончиво ответил Хитрово.

— Нет, ты нам скажи, воевода, как она из шатра ушла? — Долгорукий повернулся к Якову, устремил на него глаза.

— Сам не знаю. Затмение нашло. Очнулся — ее уж нет.

— Вы ее под пытку! — визгливо крикнул Васька. — Она скажет.

— Подожди. Нам еще воры ничего путного не сказали. Палач! Ну-ко, ты у нехристя-расстриги поспрашивай.

Подручный ловко схватил Савву за плечи, нагнул его, задрал сорочку и рясу. Палач щипцами выхватил из горна раскаленный добела прут, положил поперек поясницы. Савва охнул, выгнулся, но палач ударил носком сапога в живот снизу. В подвале запахло паленым мясом. Савва вырвался из рук подручного, упал на пол. Палач выхватил второй прут, наступил ногой Савве на шею, поднес прут к бороде. Волосы затрещали:

— Счас я те язычок подогрею. Заговоришь.

Алена крикнула, что есть силы: «Не надо, все скажу!»— Князь поднял руку:

— Воров увести и пытать далее, ее оставить.

Тюремщики схватили Федьку, Савву и Кукина, повели к выходу. Долгорукий глянул на Ваську, сказал сердито:

— Что стоишь? Ты ведь тоже с ними воровал. Увести!

Ваську поволокли вслед — атаманам, он отрывисто закричал:

— Князюшко! Батюшко! Ты же обещал!

— Ничо. Умел воровать — умей ответ держать.

— Теперь рассказывай, — Юрий глянул на Алену исподлобья. — Колдовать умеешь?

— Умею.

— Порчу насылать можешь?

— Могу. Все могу.

— Отравы, зелье варить приходилось?

— Приходилось.

— Ладно. Ты, писец, все строчи. До единого слова. Ведомо нам стало, что ты в Москве у Богдана Хитрово на дому жила?

— Служила сторожем, потом ключницей.

— «Слово и дело» за тобой числится?

— Не знаю. Я убегла от боярина.

— Почему?

— Сперва меня боярин на конюшне выпороть велел, другой раз вот этот, — Алена кивнула головой в сторону Якова, — в сенях розгами сек. Небось, убежишь.

— За что пороли?

— За то, что к Никону бегивала. К патриарху.

— Что у Никона надо было?

— Уговаривала его к Стеньке Разину пристать.

— Уговорила?

— Нет.

— Тебя туда Богдан посылал?

— За что бы тогда пороли?

— В сыскном приказе в грамоте было сказано, что ты по уговору Богдана порчу на государя насылала, отраву для сынов его варила?

— Нет. Тогда я ведовства не знала. В ином месте научена была.

— Где?

— У мордовки одной. В каком селе не помню. Я во многих была.

— Стало быть, Богдан Матвеич про царя худого не замышлял?

— Нет. Он, я слышала, у царя первосоветник. Зачем ему.

— Врешь ты все. Князь Константин?

— Я тут, воевода.

— Пытать ее. И чтоб про Хитрово Богдана всю правду.

5

Алену, Савву и атаманов пытали четверо суток. Алена держалась стойко. Говорила одно: «Бояр, приказчиков, дьяков и подьячих вешала, воевод рубила. Жалко, что мало. Именья зорила и жгла. Хотела с Руси всю гнусь вывести, жалко, что не успела. Колдовать колдовала, но не в Москве. Бояр Хитрово ненавижу, однако против царя они меня не учили. Врать не хочу».

Истерзанных, полумертвых привезли их из Кадома в Темников. Долгорукий приказал: «Савву, атаманов повесить. Алену сжечь в срубе». Воевода Василий Челищев постарался: воздвиг виселицы на воеводском дворе, а сруб рубить не стал. Рядом со двором стояла его банька, совсем почти новая — не пожалел. Велел снять с нее крышу да два верхних венца, изладить над банькой помост с люком. Внутрь натаскали соломы, поверх склали поленницу сухих березовых дров.

День казни выдался непогожий, темный. Над Темниковом нависли тяжелые, будто свинцовые облака, они медленно ползли на север, задевая за маковки храма.

Народу во двор набилось много. Смотреть казни на Руси любили издавна. Князья и воеводы сгрудились на высоком крыльце воеводской избы. Сам Василий Челищев суетился внизу, около виселиц. Первой из подвала вывели Алену. Впереди шел протопоп с высоко поднятым крестом (не пришла бы к ведьме на помощь нечистая сила), по бокам два стрельца с пищалями. На Алене длинная, до пят, рубаха из мешковины, волосы коротки, спалены при пытке. Лицо в кровоподтеках, рот вспух. Она подошла к лестнице, приставленной к срубу, медленно вступая на перекладины, поднялась на помост. Стрельцы хотели было лезть за ней, но она, резко повернувшись, оттолкнула лестницу ногой, та упала на огородную грядку. Стрельцы еле успели отскочить. Бросились было поднимать лестницу, но Долгорукий рукой махнул: «Не надо».