Есть на Волге утес - [118]

— Стреляй ты, я буду заряжать. Так способнее выйдет.

Аленка испугалась единожды, у кузницы. И то не за себя, а за мать. И здесь, в часовне, она отстаивала, как ей казалось, не свою жизнь, а материнскую. Она не суетилась, была спокойна, прицеливалась не спеша и била наверняка. Стрельцам казалось, что в часовенке не двое, а десяток человек — три оконца постоянно огрызались выстрелами, вокруг часовенки лежало много убитых.

Наступило затишье. Оно тянулось довольно долго. Еремка упредил:

— Ну, бережись, атаман — сейчас хлынут. Накопились уж.

И верно, стрельцы по чьему-то знаку бросились враз к церквушке, затопали ногами по ступенькам на паперти, стали ломиться в дверь. Еремка всадил одну пулю в дверь, там кто-то охнул. Аленка перебегала от окна к окну, разила подбегающих стрельцов без промаха. Из-за укрытий хлынула вторая волна склоненных фигур, на деревянное крыльцо паперти кто-то сумел метнуть факел. Запахло дымом, выстоянные смолистые бревна загорелись сразу. В дверь стали бить чем-то тяжелым, видимо, бревном. И вдруг за шалашами на опушке леса раздался громкий окрик:

— Сотня, за мной! — И в проулок выскочил с саблей над головой Мирон Мумарин. Стрельцы бросились от часовни.

Мирон догнал их, несколько человек сразил саблей, соскочил с коня, вбежал на паперть, затушил огонь:

— Аленка, впусти!

— Миронушко, милый, не надо, — крикнула в оконце Аленка. — Мы тут продержимся. Скачи за подмогой. Не медли!

Мирон понял атамана, вмиг очутился в седле и, выхватив пистоль, ринулся в проулок:

— Держитесь, скоро вернусь!

Зимний день короток, сумерек почти не заметили — сразу наступила темнота. И этого Аленка боялась больше всего. Теперь стрелять приходилось наугад, на шум или шорох и только в три стороны. Четвертая стена, там, где была дверь, служила для стрельцов прикрытием. Именно туда притащили они ворох соломы и зажгли.

— Ну, атаман, — услышала Аленка голос Логина, — сейчас я тебе задок поджарю.

Деревянное крыльцо паперти запылало, осветило все вокруг часовни. Аленка приготовила мушкет, кивнула Еремке. Тот понял ее, распахнул дверь. В зареве пожара мелькнула фигура Логина. Боек ударил по кремню, высек искру на полку с порохом, грянул выстрел, и приказчик, схватившись за грудь, рухнул на землю Еремка захлопнул дверь.

Против стрельцов они могли еще сражаться долго, против огня были бессильны Аленка с ужасом вспомнила— пушку и порох к ней они спрятали под папертью. Под полом часовни для нее не хватило места Хотела сказать об этом Еремке, но не успела — стена — качнулась, треснула, ослепительно ярко блеснуло пламя — это было последнее, что запомнила Аленка…

Очнулась — лежит на снегу, связанная ремнями, неподалеку от сгоревшей часовни валялся изувеченный труп Еремки.

Мирон с тремя сотнями конников прискакал в Заболотье поздно. Он нашел здесь сгоревшую церковь, задушенную в землянке мать Аленки. Повернув конников обратно, он поехал в Красную слободу, надеясь во что бы то ни стало ворваться туда и выручить атамана. Он не знал, что Аленку увезли в Кадом.

3 декабря Степка Кукин собрал последний совет. Стало ясно — держать крепость нет смысла. Было решено ночью покинуть Темников и всем уходить в леса в сторону реки Алатырь.

Утром темниковский протопоп Перфилий облачился в торжественное храмовое одеяние, собрал всех попон и священниц, дьякониц, стариков, и женщин, и детей, открыл ворота. Подняв кресты и хоругви, вышел навстречу полку Василия Волжинского.

Воевода Яков Хитрово снял осаду с Красной слободы.

Князь Долгорукий, узнав что повстанцы город покинули и ушли в леса, немедля послал в погоню Константина Щербатова с пушками, рейтарами и стрельцами.

Голодные и измученные повстанцы далеко уйти не смогли. Их окружили и уничтожили. Попа Савву, атаманов Степку Кукина, Федьку Сидорова-Горбуна да девять сотенных атаманов поймали и привезли в Кадом.

Мирон Мумарин спасся тем, что в лес не пошел, а укрылся с тремя сотнями черемис в Заболотье. Он все еще надеялся вызволить Аленку — человека, которого не переставал любить.

Аленку привезли в Кадом на два дня раньше Кукина и Саввы. Тюремные смотрители содрали кафтан, портки и сапоги, отняли шапку. Взамен бросили в подвал, где ее заперли, дырявый чапан без ворота.

— Не замерзнешь ино и в этом, — сказали. — А коль застынешь — в пытошной отогреют. Там будет жарко.

Глумиться не посмели, князь Долгорукий не велел.

Алена понимала — пришли последние дни. Но страха не было. Знала, на что шла, приготовилась ко всему. Да и надо было показать гнуси, что она смерти не боялась в боях, не окажет перед ней страха и теперь.

4

Как только узнал Васька, что Аленку словили, сразу прибежал в Кадом и стал пробиваться к воеводе Долгорукому. Ему бы, дураку, удирать надо было подалее, затаиться до поры до времени. Денег, полученных от Логина, ему хватило бы не менее чем на год. А Ваську сгубила жадность. Ведь за Аленку ему обещано было вдвое больше.

К воеводе его пустили. Не сразу, но пустили. Князь Юрий денег ему решил не давать, но воеводе хотелось как можно больше разузнать про атамана-бабу. Когда Васька распустил свой язык и рассказал, что Аленка путалась сначала с Богданом Хитрово, а потом и с Яковом, вспомнил Долгорукий московские дела. И донесение Максима Йойля о девке-ведунье, пригретой Богданом, и «Слово и дело». Понял, что девка-ведунья и Аленка одно и то же лицо. И что с ее помощью можно худородного выскочку Богдашку Хитрово не только отринуть от царя, но и свалить намертво. Мысли у воеводы завертелись быстро. Перво-наперво надо доказать, что Аленка колдунья. И самому в это дело не вмешиваться. Ибо тогда Хитрово вывернется. Скажет, что князь сам пытал девку, а под пыткой-де можно вырвать любое признание. Надо, думал князь, поручить это дело полковнику драгунского полка Воронину. Все одно ему поручено государем ведать делами краснослободского присуду жилецких людей. Он знал, что Воронин, как и все драгуны, привержен благородным поступкам, и его нужно умеючи настроить.