Есть на Волге утес - [122]

— Ты говорил — пришлют войско, пушки.

— Откудова оно? Батюшка-государь нос вынет — хвост увяз, хвост вынет… Чай, слышал — бунт полыхает огнем под Саранском, под Белгородом. Волга, Сура горят. Вот река Унжа встанет, Волга застынет, на чем пошлют-то?

— Будем ждать.

Ждать пришлось долго. Через неделю водою приплыли Осип Салов со стрельцами, Федька Отмостов с рейтарами. Полк только называется — 90 человек, две пищали медные, одна малая железная. Велено было добирать воинов в селах из крестьян, в монастырях из служек.

А приказчики крестьян не дают, у них от бар позволения нету, за подводы просят деньги, а у Васьки Нарбекова — вошь в кармане да блоха на аркане. Ладно у брата от питейного двора царских денег 150 рублев было — отдал.

Васька давай хитрить — отписки писать. То в одно место напишет, то в другое. Сидит в Повольске — ответа ждет. Настрочил грамоту воеводе Семену Нестерову в Галич. Дескать, как ты, воеводушка, с ворами думаешь расправляться. А тот, не мудрствуя лукаво, ответ дает:

«…На тех воров и заводчиков мне посылать неково, а государя ратных людей в Галиче и Галичском уезде никово нет. А которые приставы и монастырские служки были, и те посланы на разбойника Ивашка Мякини-на. Ноября в 6 день в Унежской осаде объявился вор и богоотступник Илюшка Долгополов с товарищи, и пристают к нему такие же воры всяких чинов, и домы разоряют. Да тот же вор Илюшка рассылает воровские письма и людей помещиковых и вотчинных крестьян прельщает, и многих прельстил на всякое воровство и бунт. И во многих вотчинах прикащиков начали побивать. В селах боярина Богдана Хитрово, в Никольском и в Ыльинском, тех сел попы посылали за воровскими письмами к Илюшке-вору и, взяв у него, чли вслух, во многие дни поучали на все, кое дурно. А после встречали того вора Илюшку с образами и хлебом да солью. А пушек и никакова ружья у меня нет…»

Получив это письмо, Васька все переписал и снова послал в Москву отписку, а помогать Нестерову не торопился.

2

Юрьевецкий воевода оказался прав. Пока Илейка ходил по низовым ветлужским местам, ватага его за сотню не переваливала. Но как только он миновал Варнавину пустынь, народ к нему повалил валом. В Лапшенге под его знаменами было уже 400 конных и 300 пеших. Из Троицкого села поп Клим послал к нему дьячка Федота за прелестными письмами. Через день за письмами послал унжеский протопоп Тимофей Андронников. И те и другие звали Долгополова к себе, передавали, что всюду их ждут черные люди, чтоб начать «за волю битца». До этого все верные друзья Илейки, которые шли за ним от Кузьмодемьянска, вместе собирались редко. Они носили по селам и деревням прелестные письма, уговаривали мужиков на бунт.

В Лапшанге впервые все собрались на совет в дому попа Андронникова. Тимофей встречал ватагу Илейки с хоругвями и иконами, предоставил атаману свою избу. Вечером должны были прийти все сотенные атаманы и есаул Митька Куварка.

Илейка хотел было вздремнуть часок после обеда, но заскочил стремянной, сказал:

— Там к тебе человек просится. Мумарин какой-то.

Илейка в два прыжка выскочил в сени, облапил человека, заорал:.

— Миронко! Родной мой! Брат!

Втащил его в избу, сам стянул с Мирона зипун, сорвал шапку, все бросил на печку сушить. Усадил гостя на лавку, попу сказал:

— Все, что в печи — на стол мечи Гость у меня большой ныне, брат!

Когда Миром наелся, Илейка спросил;

— Один?

— Да.

— Люди где?

— Воевал я у Алены, ты знаешь. Она в последнее время до семи тыщ водила, большой грозой для бояр на саранской черте была.

— Да ну?! Я давно говорил— есть в ней некая сила.

— Была. Сожгли ее, Алену. Попа Савву повесили. Я чудом спасся.

— Стало быть, на саранской черте худо?

— Мы в том виноваты. Разбежались по углам.

Илья взметнул густые брови, налил две чарки.

— Давай, помянем рабу божью Алену. Каюсь — не послушался тебя тогда. Людей твоих, стало быть, тоже…

— Нет. Четыре сотни привел. Черемисы, чуваши были. Отпустил по домам.

— Зачем?

— Как же я их сюда повел бы, если сам не знаю, куда и зачем иду. Ты-то хоть знаешь?

— Долго рассказывать. Вечером совет будет — послушаешь. Левку увидишь.

— Где он?

— Сотенный. В соседнем сельце.

В разговор вступил отец Тимофей:

— Путь был труден? Расскажи, что видел?

— В дороге всегда тяжело. А сейчас зима, коню корма не достать. Ночевал у мужиков, кормили христа ради.

— Про меня что говорят? — спросил Илья.

— Разное. Не знаю, как здесь, а внизу мужики живут все более богатые. Места вольные, лес ветлужане промышляют, река кормит, помещиков мало, да и недавно они тут. Лето не бунтовали, поля посеяли, засуха, хлеба не тронула. Поэтому про тебя они плохо говорят. Такие за нас не встанут, скорее против поднимутся.

— Это верно ты заметил, — сказал поп. — У нас тоже есть такие, что на казаков косятся. И про зиму тоже ты правду сказал. Зимой мужика с печи не стащить.

Илейка хмурился, ничего не говорил. Выпили еще по чарке, легли отдыхать. Но никому не спалось. Поп ушел на половину попадьи, Илейка ворочался, вздыхал.

— Не спится? — спросил Мирон.

— Все про Алену думаю. Еще в Москве плюнуть бы на все, ожениться на ней и на Тихий бы Дон. Либо в луговые черемисские края. Там, говорят, помещиков нет.