Еще одни невероятные истории - [31]

И снова, как только начал дирижировать, он ясно увидел перед собой лица оркестрантов и даже выражения этих лиц. Трое скрипачей были совсем седыми. Один из виолончелистов был очень толстый, а на другом были тяжелые очки в коричневой оправе. У валторниста из второго ряда щека подергивалась от тика. Но все они были великолепны. Как и музыка. В некоторых особо впечатляющих местах мистер Ботибол испытывал такое возбуждение, что даже вскрикивал от восторга, а в какой-то момент третьей части экстатическая дрожь, возникшая где-то в солнечном сплетении, липкими иголками расползлась по коже его живота. Но лучше всего были громоподобные аплодисменты, обрушившиеся в конце. Ботибол повернулся к камину и поклонился. Аплодисменты не стихали, и он продолжал кланяться, пока зал не утих окончательно и голос ведущего не вырвал мистера Ботибола из сказки в будничный мир гостиной, смертельно уставшего, но счастливого.

Лежа в кресле, улыбаясь от счастья, вытирая взмокшее лицо и пытаясь отдышаться, он уже строил планы следующего концерта. Почему бы не сделать все толком, на серьезной основе? Превратить одну из комнат в некое подобие концертного зала со сценой и рядами стульев. И поставить проигрыватель, чтобы репертуар не зависел от радиопрограммы. Да, так он и сделает!

На следующее утро мистер Ботибол поручил одной из дизайнерских фирм переоборудовать самую большую комнату в некое подобие концертного зала. В одном конце было возвышение, а основную площадь зала занимали ряды красных плюшевых кресел. «Я буду устраивать здесь небольшие концерты», — объяснил он представителю фирмы, а тот кивнул и сказал, что это будет очень мило. Одновременно он заказал радиомагазину установку двух очень дорогих проигрывателей с автоматической сменой пластинок и двух мощных усилителей — один, чтобы стоял на сцене, а второй был в глубине зала. Покончив с этим, он купил все девять симфоний Бетховена и заказал в мастерской, специализировавшейся на записи различных шумов, аплодисменты восторженных слушателей. В довершение всего он купил дирижерскую палочку — изящный стержень из слоновой кости, лежавший в специальном ящичке на синей шелковой подушке.

Через восемь дней зал был готов. Все здесь было как и задумывалось: красные кресла, проход посередине и даже маленький подиум у сцены, огороженный латунными перилами.

В семь часов вечера он сходил в спальню и переоделся во фрак. Он чувствовал себя просто великолепно. Когда он смотрел на себя в зеркало, зрелище гротескной бесплечей фигуры ничуть его не тревожило. Великий композитор, думал он с беспечной улыбкой, может выглядеть так, как ему хочется. Люди и ожидают, чтобы он выглядел несколько необычно. Впрочем, он был бы не прочь иметь на голове какие-нибудь волосы. И даже не какие-нибудь, а довольно длинные. Он спустился к ужину, быстро поел, выпил полбутылки вина и почувствовал себя еще лучше.

— И не надо, Мейсон, обо мне беспокоиться, — сказал он дворецкому. — Я ничуть не сошел с ума, а просто наслаждаюсь жизнью.

— Да, сэр.

— Сегодня вы мне больше не понадобитесь. Проследите, пожалуйста, чтобы меня не тревожили.

Мистер Ботибол прошел из гостиной в миниатюрный концертный зал. Он взял пластинки Первой симфонии Бетховена, однако, перед тем как поставить их на проигрыватель, поставил две другие. Одна, которая шла первой, до начала музыки, имела этикетку «Длительные бурные аплодисменты». Вторая, шедшая по завершении симфонии, имела надпись длиннее: «Длительные аплодисменты, топот, крики “бис” и “браво”». При помощи небольшого механического приспособления к сбрасывателю пластинок люди из радиомагазина устроили так, что звуки с первой и последней пластинок — аплодисменты — должны были идти только из зала. Все остальное — музыка — должно было идти из динамика, спрятанного среди стульев оркестра. Поставив пластинку на проигрыватель, он не стал его тут же включать, а сперва выключил в зале весь свет, кроме маленькой лампы, освещавшей дирижерский пюпитр, а потом сел в стоявшее на сцене кресло, прикрыв глаза, и отпустил свои мысли в свободный полет по знакомым блаженным пространствам — великий композитор, беспокойный и нервный, с нетерпением ждущий возможности представить публике свой последний шедевр; зал постепенно заполняется, возбужденное бормотание публики и так далее. Приведя себя в настроение, соответствующее роли, мистер Ботибол взял дирижерскую палочку и включил проигрыватель.

Зал взорвался громкими аплодисментами. Мистер Ботибол пересек сцену, поднялся на подиум, повернулся лицом к залу и поклонился. В темноте он смутно различал контуры кресел по сторонам центрального прохода, но не видел лиц людей; впрочем, шума они производили более чем достаточно. Потрясающая овация! Мистер Ботибол повернулся лицом к оркестру. Аплодисменты, гремевшие у него за спиной, тут же стихли. На проигрыватель легла следующая пластинка. Симфония началась.

На этот раз все прошло еще лучше, и за время исполнения его несколько раз начинало покалывать где-то в области солнечного сплетения. Однажды, когда ему вдруг показалось, что концерт транслируется по всему миру, вдоль его позвоночника пробежало нечто вроде зябкой дрожи. Но самым потрясающим были аплодисменты, обрушившиеся в конце. Слушатели аплодировали в такт и топали ногами, они кричали «бис! бис! бис!» А он, повернувшись к полутемному залу, с серьезным лицом раскланивался налево и направо. Затем быстро ушел со сцены, но его вызвали снова. Несколько раз еще он раскланивался и уходил, но его опять вызывали. Зал словно взбесился, его просто не хотели отпускать. Это было потрясающе. Это были воистину потрясающие овации.