Еще одни невероятные истории - [29]

Он высыпал соль из солонки на скатерть и теперь кончиком пальца собирал ее в горку.

— Мистер Клементс, — сказал он, не поднимая глаз, — как вы думаете, возможно такое, чтобы человек дожил до пятидесяти двух лет и ни разу за всю свою жизнь не имел ни малейшего успеха, чем бы он ни занимался?

— Дражайший мистер Ботибол, — рассмеялся Клементс, — у каждого человека случаются время от времени маленькие успехи, ну пусть самые малюсенькие.

— О нет, — мягко возразил Ботибол. — Тут вы абсолютно не правы. Я, к примеру, не могу припомнить ни единого успеха за всю свою жизнь.

— Да бросьте вы, — улыбнулся Клементс. — Это не может быть правдой. Да вот только сейчас вы продали свой бизнес за сотню тысяч. Я бы назвал это большим успехом.

— Этот бизнес был оставлен мне отцом. Девять лет назад, когда он умер, бизнес стоил в четыре раза больше. Под моим управлением он потерял три четверти своей цены. Сомневаюсь, чтобы это был успех.

Клементс знал, что все это правда.

— Да-да, конечно, — согласился он. — Но все равно на долю каждого из живущих достаются какие-то успехи. Может быть, и не большие, но зато куча мелких. Кой черт, да забить на школьном стадионе гол — это тоже успех, это маленький триумф. Или научиться плавать. Просто это потом забывается, но ведь было же, если подумать.

— Я в жизни не забил ни единого гола, — сказал Ботибол. — И я до сих пор не умею плавать.

Клементс раздраженно фыркнул и вскинул руки.

— Да, конечно, может быть, и так, но неужели вы не видите вокруг тысячи, буквально тысячи прочих радостей и занятий — ну, скажем, поймать крупную рыбу, починить мотор автомобиля, доставить кому-нибудь радость подарком, или вырастить грядку фасоли, или выиграть немного на бегах, или… кой черт, перечислять можно до вечера.

— Вам, мистер Клементс, может быть, и можно, но я-то никогда не делал ничего подобного. И это именно то, что я хочу вам сказать.

Клементс отставил фужер и с новым интересом вгляделся в своего странного бесплечего собеседника. В нем закипало раздражение, без малейшей примеси сочувствия. Этот человек не вызывал никакого сочувствия. Идиот, иначе не скажешь. Несомненный идиот. Кошмарный, стопроцентный идиот. Клементс испытал неожиданное желание смутить его, как только возможно.

— А как насчет женщин, мистер Ботибол?

В его голосе не слышалось извинения за такой вопрос.

— Женщин?

— Да, женщин! Каждый жилец этого мира, даже самый жалкий опустившийся бродяга имел в тот или иной момент тот или иной дурацкий успех…

— Никогда! — вскинулся мистер Ботибол. — Нет, сэр, никогда!

Сейчас я его ударю, сказал себе Клементс. Мне этого больше не выдержать, и если я не буду держать себя в руках, то вскочу и ударю его в нос.

— Вы хотите сказать, что они вам не нравятся? — спросил он у мистера Ботибола.

— Господи, да конечно же нравятся. Правду говоря, я ими очень восхищаюсь, очень восхищаюсь. Но к огромному сожалению… Господи, я даже не знаю, как это сказать… К сожалению, я не слишком умею с ними ладить. И никогда не умел. Никогда. Понимаете, мистер Клементс, я выгляжу довольно странно. Я знаю, что я странно выгляжу. Они глядят на меня, и я иногда замечаю, что они надо мной смеются. Я никогда не мог сблизиться с ними на дистанцию… так сказать, прямого удара.

В уголках его рта мелькнула слабая тень печальной улыбки. С Клементса было достаточно. Он пробормотал какую-то глупость насчет того, что мистер Ботибол, конечно же, все преувеличивает, затем взглянул на часы и затребовал счет — хочешь не хочешь, но пора возвращаться в офис.

Они расстались на улице перед гостиницей, мистер Ботибол поймал такси и вернулся домой. Он открыл парадную дверь, прошел в гостиную, включил приемник, уселся в большое кожаное кресло и прикрыл глаза. Он не то чтобы чувствовал себя пьяным, но в ушах у него звенело, а мысли приходили и исчезали быстрее обычного. Слишком много выпито вина, сказал он себе. Я посижу тут, послушаю музыку и, наверное, усну, и мне наверняка будет лучше.

По радио передавали симфоническую музыку. Мистер Ботибол часто ходил на концерты и без труда узнал одну из бетховенских симфоний. Но теперь, когда он полулежал в своем кресле и слушал эти волшебные звуки, в его нетрезвом мозгу зашевелилась некая идея. Это не было сном, потому что он не спал. Это была ясная, сознательная мысль, и она состояла в следующем: создатель этой музыки — я. Я великий композитор. Это премьерное исполнение моей новой симфонии. Огромный зал битком набит народом — критики, музыканты и просто любители музыки съехались сюда со всей страны, — а я стою пред оркестром и дирижирую.

Мистер Ботибол буквально видел, как это происходит. Он стоял на подиуме во фраке, а перед ним располагался оркестр: скрипки слева, виолончели впереди, альты справа, а за ними — духовые, фаготы, тарелки и барабаны. Музыканты следят за каждым движением его палочки с огромным, почти фанатичным почтением. А сзади, в полутьме огромного зала, ряд за рядом восхищенных лиц. Все взгляды устремлены на него, все с нарастающим восторгом слушают, как перед ними величаво разворачивается новая симфония величайшего в истории композитора. Кто-то из слушателей сжимает кулаки, так что ногти впиваются в ладони, — эта музыка настолько прекрасна, что они с трудом ее выдерживают. Эта сцена настолько захватила мистера Ботибола, что он начал в такт музыке размахивать руками, как это делает дирижер. И это так ему понравилось, что он решил встать и повернуться лицом к приемнику, чтобы иметь больше свободы в движениях.