— Но увидев рану на теле Эригены, он прекрасно понял, что совершено злодеяние, — сказал я. — Ты сам говоришь, что брат Ансельм не дурак, он должен был кого-то заподозрить. Получается, что он покрывает убийцу, скрывая правду от меня.
— Мне довольно трудно это объяснить, — сказал брат Улферт. — Брат Ансельм, без сомнения, добрый христианин, но как у любого человека, у него есть своя червоточина. Он любит рассуждать о том, что древние называли fatum — судьба. И хотя святые Отцы, и в первую очередь блаженный Августин, убедительно показывают, что никакой судьбы или рока у человека нет, а есть только Божья воля, неизменная и всепроникающая, но, мне кажется, что брат Ансельм с этим не вполне согласен. Увидев рану, он мог решить, что Высший суд над Эригеной уже состоялся, а что касается суда человеческого, он по определению не может быть окончательно истинным. Если же будет наказан невиновный только потому, что требуется найти кого-то, кто совершил убийство, это грех. Если промолчать, Бог всё равно накажет убийцу, если не на этом свете, тогда на том.
— Опасная точка зрения, брат Улферт, — сказал я. — Приводит государство в хаос. В начале разговора ты обмолвился, что подозреваешь некоего человека. Назови его.
— Единственный человек, который обрадовался бы смерти Иоанна Скотта, это брат Тегван.
— Серьёзное обвинение, — сказал я. — Все уверены, что брат Тегван ученик Иоанна Скотта. Я видел, как он неподдельно рыдал в ногах у Его Высокопреосвященства архиепископа Кентерберийского, прося найти и наказать убийцу Учителя. Если это клевета, брат Улферт, тебе несдобровать.
— Иуда тоже рыдал на плече у Спасителя и клялся в вечной любви в ночь Искупления. Брат Тегван, конечно, не Иуда, но именно с ним Иоанн Скотт чаще всего беседовал в Малмсбери. Думаю, что брат Тегван очень хорошо понимал, на какие высоты поднимается Эригена в своих рассуждениях, к самому краю того самого ничто, не сути, где наши привычные образы рассеиваются и теряют понятное нам содержание. Ведь не зря все философы мира едины всегда только в одном: выразить божественный дух человеческими словами почти невозможно. Это путь, который может увести от бога к самому себе. Думаю, что брат Тегван испугался.
— Испугался чего? — спросил я. — Полёта философской мысли?
— Я думаю, что он испугался последствий, — сказал брат Улферт. — Что Учителя подвергнут гонениям, книга «Перифюсеон» будет запрещена и сожжена, как это было с трактатом «О божественном предопределении», пройдут годы, и учение Эригены сотрётся из памяти, будто его и не было вовсе. Если же Учитель умрёт мученической насильственной смертью, есть шанс, что память о нём сохранится. Согласись, что, возможно, тот же мотив руководил и Иудой, когда он предавал Христа. Предавал, чтобы не забыли.
— Но ведь брат Тегван был в аббатстве Гластонбери, когда умер Эригена, — сказал я. — Это не очень просто, но можно проверить, когда он его покинул.
— В этом нет нужды, — сказал брат Улферт. — Брат Тегван вернулся в Малмсбери примерно через неделю после смерти Иоанна Скотта. Он сообщил нам всем, что по дороге сильно заболел и несколько дней провёл в беспамятстве в одной деревне. Недомогание было такое тяжёлое, что он даже не запомнил названия этой деревни.
— Странное совпадение, — сказал я. — Однако пока ты меня ни в чём не убедил. В любом случае, как ты понимаешь, я доложу, что ты являешься «circatores» архиепископа Реймсского. Полагаю, что тебе прикажут покинуть монастырь и остров.
— Я понимаю, — сказал брат Улферт. — После смерти Эригены мне нечего делать в Малмсбери.
Должен с прискорбием заявить Вашему Высокопреосвященству, что это дело становится всё более запутанным. Я несколько дней нахожусь в аббатстве, но ни на шаг не продвинулся в расследовании происшествия. Брат Улферт показал мне грифель, которым, по его утверждению, был убит Эригена. Он закопал его в укромном месте под кустом орешника недалеко от тропинки, которая ведёт к ручью. Грифель был завернут в тряпицу, сохранившую следы крови. Но была ли это кровь Иоанна Скотта или чья-то другая, определенно сказать не могу.
От желания провести очную ставку между братом Улфертом и братом Ансельмом я тоже отказался. Если они в сговоре, это бесполезно. Если не виновны, тем более вряд ли брат Ансельм будет менять занятую им позицию о свершившемся Божьем суде. Я решил наблюдать за монастырскими братьями в надежде найти какую-нибудь зацепку и обратил пристальное внимание на поведение брата Тегвана.
Брат Тегван весь день проводит в библиотеке. Я навестил его под предлогом посмотреть последнюю, не оконченную работу Иоанна Скотта — гомилию на Откровение Иоанна.
— Он почти её завершил, — сказал брат Тегван. — Мечтал поднести королю Альфреду для торжественной рождественской литургии. Оставались небольшие стилистические мелочи и краткое рассуждение против Гермеса Египтянина[32] — о ложных богах и душах, вызываемых из статуй. Учитель считал, что во время войны с язычниками данами это важно.
— Расскажи мне, что за человек был аббат?
— Лёгкий человек, — сказал брат Тегван. — Хотя и тучен. Как-то принято считать, что настоящий философ всегда угрюм и погружён в себя. Брат Иоанн был хохотун, любил посмеяться над собой, иногда над другими. Не удивлюсь, если в молодости он был большим забиякой.
