— Что же всё-таки произошло? — спросил я. — Обычная смерть пожилого человека или преднамеренное убийство?
— Его убили, — сказал брат Улферт.
— Ты знаешь, кто?
— Не знаю. Могу лишь догадываться.
— Расскажи подробно, — сказал я.
— В ту ночь мне было видение. Не первый раз, бывало и раньше, всегда один и тот же кошмарный сон — медведь с человеческой головой проламывает топором мой шлем. В монастыре Пруденция в Труа был один добрый брат, его звали Теодорик, он давал мне снадобье из трав, когда я начинал метаться в лихорадке, и видение уходило. Я очнулся перед рассветом, братья крепко спали в нашей общей келье, у меня невыносимо болела голова. Я решил подышать свежим воздухом, дверь в келью аббата была приоткрыта, из щели струился свет от зажжённой свечи. Я вошёл, Иоанн Скотт лежал на постели, в сердце торчал грифель.
— Такой? — я взял со стола один из остро заточенных грифелей.
— Такой. Я принюхался. Иоанн Скотт не дышал. Я сложил его руки на груди и вышел.
— Почему ты не стал будить братьев?
— Какой смысл? — сказал брат Улферт. — Их причитаниями Эригену не воскресить. Мне было ясно, что убийца кто-то из них. Я надеялся, что он проявит себя, когда узнает, что орудие убийства исчезло. Я забрал окровавленный грифель и спрятал в надёжном месте.
— И как? — спросил я. — Кто же из братьев стал нервничать?
— Никто, — сказал брат Улферт. — Либо они все в сговоре, либо искренне поверили, что Эригену наказал бог или дьявол за его вольные речи.
— Ты ведь говорил о смерти Эригены с братом келарем? — сказал я.
— Говорил и не раз. У брата Ансельма сложное отношение к Иоанну Скотту. С одной стороны, он его уважал, он начитан, знаком с трудами Аристотеля, любит рассуждать о той древней секте[31], что считала цифры основой мира. Чтобы ты знал, брат Ансельм неплохо знаком с греческим, не в той степени, чтобы быть переводчиком, но вполне достаточно, чтобы понимать написанное. С другой стороны, он абсолютно убеждён в том, что если постоянно смотреть на небо, то можно ослепнуть от увиденной картины. Надеюсь, ты понимаешь мою аллегорию.
— Не очень, — сказал я. — Может быть, братом Ансельмом руководила обычная зависть, один из главных человеческих грехов.
— Не думаю, — сказал брат Улферт. — Если бы он захотел, мог изложить свои взгляды на мир письменно, эта книга вызвала бы интерес, если не на острове, то в научных франкских школах точно. Но брату Ансельму не нужна тщетная слава. Он никогда этого не скрывал и часто, при свидетелях, пенял Эригене, что тот лишь суммирует для варваров знания, которые древние великие мужи предлагали просвещённым людям. Брат Ансельм апологет блаженного Августина, который справедливо полагал, что Рим пал со своим великим искусством и своими великими пороками в первую очередь потому, что это великое искусство и эти великие пороки раздавили его.
— Ты согласен с этим мнением? — сказал я.
— Не согласен, — сказал брат Улферт. — Я считаю, что Иоанн Скотт пошёл вверх по лестнице познания, а блаженный Августин остался сидеть на нижней ступеньке, что никак не умаляет достоинств Августина. Великий Отец жил в иные времена. Это сейчас легко противопоставлять Христа дремучему Одину. А тогда великие умы неоплатоников царили в мире, с ними непросто было спорить о том, что есть истина.
— Я не первый раз слышу о слабости Эригены к древним философам, — сказал я. — Может быть, он тайный язычник?
На лице брата Улферта отразилось слабое подобие улыбки.
— Мне смешно тебя слушать, уважаемый визитатор. Разве для того, чтобы разобраться в себе и в мире, нужно отказываться от Христа? Я попробую объяснить тебе разницу между Августином и Эригеной. Первый полагал главной своей задачей, главной целью, сущностью всех своих рассуждений, показать, как человек может придти к блаженству под сенью Господа. Эригена, имея ту же цель, любопытствует частностями, для него самый этот путь не менее, даже, может быть, более важен, чем конечная благодать. В этом смысле, Августин проще и понятнее, его будут повторять и перечитывать, а Иоанна Скотта, вероятно, забудут. Это моё мнение, скорей всего, никчемное, как, возможно, и твоё мнение, и мнение брата Ансельма, и даже мнение Эригены. Бог нас рассудит, если сочтёт это нужным. Поверь мне, брат Ансельм — неистовый спорщик, но не убийца.
— Предположим, — сказал я. — Брат Ансельм сказал мне, что при омовении тела аббата он не видел никаких ран. Следовательно, он солгал. И следовательно, он покрывает убийцу и почему бы ему не находиться в сговоре с тобой?
— Тогда зачем мне говорить правду? — возразил брат Улферт. — Я мог ответить, что вместе со всеми вошёл на рассвете в келью аббата и увидел его отошедшим к Господу во сне.
— Действительно зачем? — сказал я. — Боишься видения, в котором медведь с человеческой головой разрубит тебя пополам?
— Эригену убили, — сказал брат Улферт. — И убийца должен быть наказан. Это справедливо.
— Ты говорил брату Ансельму о том, что спрятал окровавленный грифель?
— Нет, не говорил. Я не сомневаюсь в его невиновности, но также допускаю, что брат Ансельм мог подумать худое про меня. Это огорчило бы его, а мне очень нравится с ним разговаривать. Здесь вообще можно разговаривать только с ним и, изредка, с братом Тегваном.
