— Пользуешься доверием реймсского архиепископа?
— Я всегда выполняю порученное мне дело и не задаю глупых вопросов.
— Честный ответ солдата, — насмешливо произнёс я.
— Я и был солдатом, — сказал брат Улферт. — На войне с саксами меня пронзили насквозь копьем и, когда кровь текла из тела ручьём, я увидел огненного серафима — такого, как он описан у Дионисия Ареопагита — о шести крылах и с горящими очами. Я выжил и с тех пор служу Господу нашему.
— Похвальное стремление. Ты мне покажешь как-нибудь след от той страшной раны на груди и на спине?
— Божьей волей она затянулась так, — сказал брат Улферт, — что не осталось и шрама.
— Удивительно. «Circatores» ты тоже стал по желанию явленного тебе серафима?
— Нет, по поручению архиепископа Гинкмара, — толстые губы брата Ульферта скривились в ухмылке. — Я не обязан отчитываться перед тобой, уважаемый визитатор архиепископа Кентерберийского.
— Напомню тебе, уважаемый брат Улферт, что Его Высокопреосвященство архиепископ Кентерберийский не подчиняется архиепископу Реймсскому, они равновелики по чину. В моих же правах обратиться к королевским властям с требованием арестовать тебя по подозрению в убийстве.
— Я не убивал Иоанна Скотта, — сказал брат Улферт. — Более того, я не стал бы убивать его, даже если бы мне приказали. Я его любил.
— Я слышал о том, что бывают охотники, которые любят дичь, которую убивают.
— Я не охотник, — сказал брат Улферт. — Да, я был солдатом, много лет, с юности, на моей совести достаточно загубленных душ, на войне по-другому не бывает. Тебе не важны причины, по которым я стал монахом, они не имеют отношения к делу. Опять же не вникая почему, я оказался в школе Фульдского монастыря, основанную Рабаном Мавром[30]. Я прочитал много книг и чем больше я читал, чем быстрее строгая и точная картина мира, которую я хотел видеть в своём воображении, рассыпалась как разбитая мозаика. Я понял, что требуется поводырь, который проведёт меня через философские дебри, иначе я сойду с ума.
— На континенте много великих учёных, которые способны разъяснить премудрости мира увлечённому уму.
— Много, — сказал брат Улферт. — Но случилось так, что когда жил в монастыре Пруденция в Труа, разбирая архивы, я случайно наткнулся на этот трактат Эригены «О божественном предопределении», из-за которого было столько яростного шума двадцать лет назад. Это был всего лишь фрагмент свитка, случайно сохранившийся после Высочайшего повеления о сожжении. Меня поразила чеканность слога: «Природа есть суть и не суть. Суть есть то, что мы видим, осязаем и понимаем. Не суть — то, что не подлежит постижению умом, но из неё проистекает всё сущее, поэтому суть всегда вторична по отношению к не сути. Всё, что мы можем познать, это то, что мы есть, но никак, что мы есть такое. Когда человек познает, что он есть такое, он теряет тело и превращается в Божественный Свет. Всё происходит из ничто и в ничто возвращается обратно. Будем верить, что существует единое вечное предопределение Господа, направленное лишь к тому, что есть, но никоим образом — к тому, что не есть».
Я внимательно смотрел на взволнованного брата Улферта. Не похоже, что он лицедей. Свихнувшийся на пути познания Бога, пожалуй, да.
— В тот год, — продолжил брат Улферт. — Эригена переехал на остров. Скажу откровенно, этому факту немало способствовал мой патрон, архиепископ Гинкмар. Не подумай, что он считал Иоанна Скотта еретиком. Я однажды слышал, как он высказался об Эригене: «Он родился слишком рано. Наш век для простых нравов среди варваров, которые когда-нибудь возможно станут людьми».
— Ты сам вызвался быть соглядатаем? — спросил я.
— Эта мысль блуждала в окружении архиепископа Реймсского. Король Карл воевал в Италии и Гинкмар фактически являлся регентом во франкских землях. Архиепископ властный человек, царить он предпочитает в людских умах. И хотя франки пренебрежительно относятся к вашим крошечным королевствам за проливом, он полагал богоугодным делом, чтобы за Эригеной и там присматривал надёжный человек. Я же хотел следовать за учителем, которого втайне от всех избрал себе.
— Ты слишком откровенен, чтобы верить тебе, — сказал я.
— Мне не обязательно верить, но подумай сам, уважаемый визитатор архиепископа Кентерберийского, если бы Гинкмар желал смерти Эригене, он легко мог удовлетворить своё желание, пока Иоанн Скотт жил в Галлии или переплывал на корабле пролив, сославшись на злодеяния норманнов. К чему такой замысловатый путь к греху, посылать наёмного убийцу в далёкий монастырь на острове, выжидать годами? Ведь когда Эригена уезжал по приглашению короля Альфреда, никто и не предполагал, что в результате он станет захолустным аббатом.
— В чём заключалась твоя задача?
— Следить за его жизнью, особенно, за тем, что он пишет. Никакого конкретного умысла, просто быть наблюдателем. Эригена был словоохотливый человек и радостно делился с братьями своими знаниями, так что мне повезло. Я стал его учеником без необходимости открываться, кто есть на самом деле. Предполагаю, что Иоанн Скотт догадывался о том, что я не так прост, как кажется на первый взгляд, но он был далёк от мирской суеты. И внимательно слушая его взгляды на мир, я понимаю, почему.
