Смею предположить, что и наш король Альфред, приглашая Иоанна Скотта в Уэссекс, надеялся увидеть в его лице достойного наставника для молодёжи, хотя, безусловно, не моё дело изучать волю миропомазанника.
Рискну также предположить, что теологам Оксфордской школы авторитет Эригены показался уж слишком великим, подрывающим основу их благополучного существования, и они, пользуясь выражением брата Тегвана, выжили его, убедив принять монашеский сан и удалиться в монастырь. У меня нет сомнений в искренности христианской веры Иоанна Скотта, но, допускаю, что ему приятнее было бы проводить время при королевском дворе, чем в аббатстве Малмсбери. Но поскольку наш король чрезвычайно занят войной с данами, произошло так, как произошло.
Подводя итог своим первым размышлениям о случившемся происшествии, готов сделать очень осторожный вывод: если Иоанн Скотт Эригена умер собственной смертью, то для немалого количества людей очень вовремя.
Утро в монастыре было обыкновенным. Братья занимались текущими делами, не обращая на меня внимания. Брат Ансельм показал келью аббата, никаких следов борьбы я не обнаружил. С другой стороны, с момента смерти Эригены прошло столько времени. На столе возле большей чернильницы лежало несколько остро заточенных грифелей.
— А где его книги? — спросил я.
— После смерти аббата перенесли в библиотеку, — сказал брат Ансельм. — Каждой вещи должно быть своё место.
— Как прошёл его вечер перед смертью? Может быть, он чувствовал недомогание, на что-нибудь жаловался?
— Он был здоров, — сказал брат Ансельм. — Думаю, что я был последним, кто видел его живым. Обычно за час до сна мы беседовали на разные богословские темы. В тот вечер, кажется, говорили о грехопадении. Брат Иоанн, апеллируя к блаженному Августину, утверждал, что Бог, заранее зная обо всём, что произойдёт, облачил человека в его животное тело, неким образом подготовил к жизни в миру. Я, как обычно, возражал.
— Ты не был согласен с утверждением Иоанна Скотта? — спросил я.
— Я был не согласен с другим, — сказал брат Ансельм. — Более важным, чем данная частность. Брат Иоанн верил, что всё произошло одномоментно: рождение времени и места, сотворение небес, ангелов, тверди земной и тварей неразумных, сотворение человека и его грехопадение, всё произошло сразу, как вспышка света из мрака, а ветхозаветный Шестоднев лишь поэтическая метафора, призванная доходчиво объяснить простодушным людям Божественное волеизъявление.
— Ты считаешь, что это ересь?
— Моей компетенции недостаточно, чтобы обвинять в ереси, — сказал брат Ансельм. — Кроме того, я не книжник, мои скудные знания несравнимы с тем багажом, которым владел Иоанн Скотт. Я знаю другое — искать в Священном Писании тайный смысл нелепо, надо верить букве Его, оно изречено для всех, то есть для тех самых простодушных людей, к которым отношу и себя. Парадокс учёности: брат Иоанн уподобил себя язычникам римлянам, которые назвали Сатану именем первой утренней звезды — Люцифером.
— Что было на следующее утро? — спросил я.
— Брат Иоанн не вышел к рассветной молитве, я, брат Улферт, ещё двое братьев, зашли в его келью. Иоанн Скотт лежал на спине на постели, руки были сложены вместе. Я проверил пульс. Пульса не было.
— Может быть, ты видел кровоподтёки, следы ударов, уколов или удушья? — спросил я.
— Тело было без повреждений, — сказал брат Ансельм. — Мы внимательно осмотрели его, когда омывали.
— В таком случае, кто же сложил его руки на груди?
— Видимо, тот, кому он служил.
— Зачем дьяволу складывать Эригене руки? — сказал я. — Ты ведь на это намекаешь, брат Ансельм.
— Он не служил дьяволу, — сказал брат Ансельм. — Он служил исключительно собственному уму, искренне веруя в то, что через него проявляется Божественный Разум. Дьявол для него был мелок и неинтересен, он сказал мне однажды, что лукавый это была не слишком удачная шутка Бога перед тем, как окончательно бросить человечество на произвол судьбы.
— Прости, брат Ансельм, — сказал я. — Я понимаю, что богословские споры требуют преуспеяния в фигуральных выражениях, но меня интересует конкретный факт: руки умершего, как ты заверяешь, во сне, не могли сложиться сами по себе.
— Эригена всегда говорил, что не знает, зачем Бог создал человека, и негоже и бессмысленно об этом рассуждать. Но, сдаётся мне, что втайне он всегда искал ответ на этот вопрос. Перед смертью Бог улыбнулся и простил его.
— Ясно, — сказал я. — Я хочу поговорить с братом Улфертом.
— Я позову, — сказал брат Ансельм и вышел из кельи.
Я сел за стол покойного аббата. Пока подтверждалось одно, Эригена производил на окружающих неизгладимое впечатление, зачастую негативное, и настолько сильное, что оно вполне могло спровоцировать проявление необузданных страстей. Как вспышка света во мраке, подумал я, появился в этом мире внезапно и также неожиданно угас.
Брат Тегван оказался недалёк от истины. Брат Улферт походил на монаха также как я на римскую гетеру.
— Ты давно в Малмсбери? — спросил я.
— Полтора года.
— В каком аббатстве служил прежде?
— В нескольких, — уклончиво ответил брат Улферт. — Четыре года до переезда на остров жил в монастыре святого Пруденция[29] в Труа. Входил в число тех братьев, что по поручению архиепископа Гинкмара разбирали архив покойного Пруденция.
