Эригена - [11]

— Это было неизбежно, — сказал я. — Только свет истинной веры может озарять мир.

— Это верно, — сказал брат Тегван. — Поэтому Августин обличает и грустит одновременно, понимая, что многие его современники пребывают в неведении и праздной лености. Но ведь были среди древних и умнейшие мужи, которые, заблуждаясь, искали причины этого мира — кто-то полагал, что мир создан из воды, кто-то — из воздуха, кто-то из огня, потом — из сочетания четырех стихий, потом — из множества причин, склеивавшихся как невидимые частицы. Думаю, что они были на пути к богу, вечному, единому, не нуждающемуся в причине, но творящему множество причин. Но тут явились мы, дикие, с дубинами, разрушили города, сожгли библиотеки, растоптали всё подряд, угодно Богу, не угодно, не разбирали.

— Ты сожалеешь о старом мире? — сказал я. — Он вряд ли бы пал, если бы был так хорош.

— Я не сожалею, — сказал брат Тегван. — Я трезво смотрю на вещи. За прошедшие четыреста лет мы надели на шею нательные крестики, но едва ли перестали быть дикарями из леса. Нам могла бы помочь Империя[36], но её императоры и её богословы смотрят на нас высокомерно и презрительно, конечно, имеют на это право, с высоты своего знания и величия своих книг, дразнят нас как зверей, а мы и отвечаем, подобно зверям, дикими оскалами. Иоанна Скотта ненавидели при дворе короля франков именно за то, что он знал греческий и считал греческих богословов первейшими. Эригена был тот человек, который остро понимал: всё надо начинать сначала.

— Разве знания Священного Писания недостаточно? — сказал я.

— Для кого как, — ответил брат Тегван. — Эригена ведь рассуждал не для всех. Люди не равны, вернее, они все равны перед богом, но между собой рознятся и по достоинству, и по талантам. Нелепо, наверное, представить, чтобы дикий дан вдруг стал умиляться категориям сущего Аристотеля. Для меня неловко и даже возмутительно утверждать что-то за Учителя, но, полагаю, что он думал о будущих людях, которые захотят изучать и классифицировать этот мир. Может быть, что спустя века над ним посмеются, как над ученической подножкой, но без подножки не бывает магистра.

— Апостол говорил: «Знание надмевает, только любовь назидает»[37].

— Это ошибка, трактовать слова Апостола как противоречие, — сказал брат Тегван. — Ведь любовь без знания может привести к демонам.

— Брат Ансельм мог убить Эригену? — сказал я.

— Мог, — сказал брат Тегван. — Его мог убить любой из братьев. Но на брата Ансельма я думаю меньше всего.

— Почему?

— Брат Ансельм как отражение в воде. Подует ветер, пойдёт зыбь. Засветит солнце, образ будет яркий и добрый. Когда с ним говоришь, будто в пустоту проваливаешься.

— Ты туманно изъясняешься, — сказал я.

— Брат Ансельм всегда наблюдатель. Он может спорить, но никогда не скажет ничего такого, что думает на самом деле. Ему не интересно что-либо делать самому. Он будет слушать, долго, терпеливо, пока ты сам наконец не сделаешь то, чего ему хочется. Я думаю, он складывал мысли Иоанна Скотта у себя в голове, он ими питался, ему стало одиноко после смерти аббата.

— Значит, он мог вдохновить на убийство, — сказал я.

— Мог, — сказал брат Тегван. — Но чьими же тогда мыслями он стал бы питаться? Я уверен, что Иоанна Скотта убил фриз Улферт, наёмный убийца, присланный из Галлии. Ты только посмотри на него: ему человеческий хребет переломить как соломинку.

— Внешнее впечатление часто обманчиво, — сказал я. — Ты оказался прав, брат Улферт «circatores» реймсского архиепископа, но «circatores» никогда не убивают, они лишь соглядатаи и доносчики.

— Не знаю, — насупился брат Тегван. — Мне нужно работать. У тебя есть ещё вопросы, брат Эльфрик?

— Есть, — сказал я. — Что за недуг случился с тобой по дороге из Гластонбери?

— У меня поднялся сильный жар. Меня приютили крестьяне в одной крохотной деревне. Несколько дней я пролежал в полном беспамятстве, а потом недуг как рукой сняло. Я полагаю, что у меня было воспаление брюшной слизи.

— Как называется эта деревня? — спросил я.

— Я не знаю, — сказал брат Тегван. — Я торопился в Малмсбери. Я тебе уже говорил, у меня были нехорошие предчувствия, когда я покидал Учителя. Не ожидал, что ты будешь подозревать меня, брат Эльфрик.

— Ты мне говорил, что готов почитать на память отрывки из трактата Иоанна Скотта «О божественном предопределении». А где ты их выучил? Ведь, как мне известно, этой запрещенной книги нет на острове. Учитель рассказывал о ней?

— Нет, я прочитал книгу до знакомства с Учителем. Пять лет назад в Лондон, тогда ещё не захваченный безбожными норманнами, по приглашению нашего короля Альфреда приезжал Анастасий библиотекарь[38]. Я удостоился великой чести быть среди тех братьев, с которыми беседовал этот славный монах. Он мне и подарил книгу «О божественном предопределении».

— Подарил? — улыбнулся я. — Запрещенную Святым Престолом книгу?

— Да, я украл её, — сказал брат Тегван. — Вытащил, крадучись, из дорожного сундука Анастасия. Это великий грех, но искушение оказалось сильнее меня. С другой стороны, Анастасию ведь тоже запрещено иметь эту книгу. Так что, возможно, я поступил во благо.