Эригена - [12]

— А где она сейчас? — сказал я.

— Однажды брат Ансельм застал меня за чтением этой книги. Это было незадолго до того, как Иоанн Скотт поселился в нашем монастыре. Вероятно, брат Ансельм слышал о ней, потому что сразу узнал название. Он не стал меня ругать, просто забрал с собой, сказав, что утопит в реке.

— Какой добрый человек брат Ансельм, — сказал я.

— Он себе на уме. Я ничуть не сомневаюсь, что трактат Иоанна Скотта по-прежнему хранится у него.

— Похоже на правду. Что касается моих подозрений, то подозрение это ведь не обвинение.

— Я не убивал Иоанна Скотта, — крикнул брат Тегван. — Ты можешь меня пытать, но я не возьму на себя чужой грех.

— Успокойся, дорогой брат, — сказал я. — Пытаю не я, этим занимаются совсем другие люди.

После вечерней молитвы ко мне подошёл брат Ансельм: «Я хотел бы поговорить с тобой, уважаемый визитатор архиепископа Кентерберийского».

— Весь во внимании, — сказал я.

— У меня были сегодня продолжительные беседы с братьями Улфертом и Тегваном, — сказал келарь. — С каждым по отдельности, они пересказали мне разговоры с тобой. И, к сожаленью, я убеждаюсь в том, что и предполагал: ты ищешь не истину, а виновного. Если точнее, того, кто больше подходит на виновного.

— Ты ведь начитанный человек, брат Ансельм, — сказал я. — И наверняка читал Порфирия. Помнишь, он рассуждал, как последние языческие философы увлеклись мистическими опытами, кажется, у них это называлось теургия. И до того увлеклись, что весь смысл мира свели к этой мистике. Не находишь, что твоё убеждение в свершившемся Божьем суде над Эригеной попахивает этим шарлатанством.

— Я читал Порфирия, — сказал брат Ансельм. — Напомню тебе, что Порфирий относился к мистикам со скепсисом.

— Вот и я скептик, — сказал я. — Богу не к чему было втыкать грифель в сердце Иоанна Скотта.

— Хорошо, я скажу тебе правду, — сказал брат Ансельм. — Начну по совету язычника Сенеки[39] ab absurdo — от противного. Брат Улферт не лжёт: он не получал приказ убить Иоанна Скотта. Я ведь сразу догадался, что фриз очарован умом Эригены. Так часто бывает с людьми, которые от рождения вели жизнь животного, а потом вдруг дорвались до книг. Если бы брат Улферт жил во времена Сократа, он угробил бы половину Афин, но спас мудреца от казни. При этом он простодушен, он даже не понял, что я дразню его, предлагая донести о еретических размышлениях брата Иоанна. Я прекрасно понимал, что доносить он не станет.

— Тебе скучно, брат Ансельм? — спросил я.

— Отчасти, да. Я плохой монах, хотя много лет в монашестве. Я так и не смог избавиться от мирских соблазнов, поэтому нисколько не сомневаюсь, что мне гореть в аду. Однако обо мне в своё время. Брат Тегван обычный дурак, которых Господь через пророка предостерегает: «Не сотвори себе кумира и всякаго подобия, да не поклонишися им, ни послужиши им»[40]. Редко когда это предостережение бывает действенным. Брат Тегван обездоленный человек, народ его пребывает в рабстве, с юности он наблюдает убожество нашей монашеской жизни, для него Эригена не просто луч света, для него это последняя надежда найти хоть какой-то смысл в своей жизни. Утверждение брата Улферта, что библиотекарь мог стать неким новоявленным Иудой, сомнительно по той простой причине, что для этого требуется хитрость ума, которой брат Тегван не располагает вовсе. Предел его возможностей — сгореть заживо на костре во имя великого Учителя.

— В таком случае остаёшься ты один, — сказал я. — Это признание, брат Ансельм?

— Пока только косвенная улика, — сказал брат Ансельм. — Ты почему-то забыл, что в аббатстве есть ещё пятнадцать монахов. Я понимаю, что они производят впечатление серого безликого стада. Более того, это так и есть. За те дни, что ты в монастыре, ты даже не полюбопытствовал, как кого из них зовут. Если бы я сказал, что они немые, ты, без сомнения, поверил бы. Это толпа и в то же время это люди, а не овцы.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я хочу сказать, — продолжил брат Ансельм, — что Иоанн Скотт был обречен. Если не в нашем монастыре, то в любом другом. Теологи Оксфордской школы, по существу, знали, что делали, когда заставили Эригену уйти в монастырь. Философ против толпы это всегда жалкое зрелище. Многие месяцы я слышал недовольное бурчание своих братьев, отрывки слов, которыми они пытались высказать негодование Эригеной. Не его учением, они не понимали ни одной буквы, ни одного слова, а самим его видом, этим превосходством света над темнотой. В книге «Перифюсеон» он часто рассуждает о божественном кубе, совершенном познании, творящиеся грани которого покрывают низменность и невежество мира. Так вот, в понимании братьев, нет никакого многогранника, есть только прямоугольник, сначала в виде стола на ножках, а потом могильной плиты. Они считали, что Эригена это дьявольское искушение, которое необходимо уничтожить во славу Бога.

— Ты знал и молчал, — сказал я. — Ты мог предупредить Эригену о готовящемся преступлении.

— Мог, — сказал брат Ансельм. — Но чтобы это изменило? Толпа глуха и не восприимчива к милосердию. Разве не так это было при казни Христа? Так было всегда и во все времена. Иоанн Скотт слишком стар, чтобы бежать, да и бежать ему уже было некуда. Поэтому я решил хладнокровно дождаться, как это произойдёт. Говоря словами Эригены, посмотреть, как осуществляется возвращение в ничто на самом деле.