Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.) - [5]

«Записка» Карамзина не предназначалась для печати — слишком острые и злободневные вопросы в ней поднимались. Но затронутые историком проблемы политического развития страны нашли отклик у членов тайных обществ, которые, в свою очередь, обращались к истории в поисках прецедентов борьбы народной вольности с тиранами и также неизбежно должны были оценивать недавний опыт дворцовых «революций». Известно, что М. И. Муравьёв-Апостол, Д. И. Завалишин, К. Ф. Рылеев, Н. И. Тургенев, Н. М. Муравьёв не раз высказывались о «постыдной эре женского правления и безнравственных временщиков», хотя молодые офицеры были не слишком высокого мнения о «серальных переворотах» или «домашних ссорах немцев», не менявших к лучшему положение страны.[54]

В сибирской ссылке декабристы осмысливали эту проблему уже на более глубоком уровне. Составляя «Разбор донесения Тайной следственной комиссии», Н. М. Муравьёв и М. С. Лунин (а несколько позднее и М. А. Фонвизин) стремились отделить традицию дворцовых переворотов, которые «не приносят у нас никакой пользы», от собственных усилий и связать последние с поиском «конституционных начал» в отечественной истории. В этот ряд они ставили и «присягу» Василия Шуйского в 1606 г., и Земские соборы XVII в., и борьбу «партий» в 1725 г., и события 1730 г. Сами же перевороты «каторжные мыслители» связывали с появившейся при Петре I «пустотой в устройстве общественном», исчезновением «духа законной свободы и гражданственности» вследствие ликвидации или подчинения сословно-представительного «государственного собора» и независимой Церкви. Они полагали, что при сохранении «законно-свободных постановлений» в России не было бы характерных для послепетровской эпохи «насильственных переворотов и потрясений».[55]

В то время формировалась и более радикальная точка зрения. А. И. Герцен начал поход против самодержавия с разоблачения истории династии и её опоры — «невежественного, тупого и равнодушного общества». Послепетровская эпоха предоставила ему обширный материал для «уголовного дела, теперь начавшегося над петербургским периодом нашей истории». Однако радикализм Герцена отчасти совпадал с позицией Екатерины II: шла борьба «свирепого деспотизма, схватившегося с раболепной олигархией»; только первого участника этого спора публицист оценивал безусловно со знаком «минус». Единственный проблеск в этой «оргии» он видел в неудачной попытке установления конституционного порядка в 1730 г.[56] Так же, как и Карамзин, Герцен отмечал усиленный петровскими реформами «отрыв» дворянства от народа и существенные противоречия внутри «шляхетства», ещё не успевшего стать настоящим сословием. По мнению Герцена, высказанному в адрес Александра II, максимальная и ничем не ограниченная концентрация и персонификация власти («военный деспотизм») как раз и порождали неустойчивость и уязвимость положения самого монарха.[57]

Дворцовые перевороты: изучение и осмысление в науке

Записки и размышления как эмигрировавших, так и находившихся в ссылке «государственных преступников» до поры оставались мало кому известны. Однако вопреки утверждениям Герцена о сплошном засекречивании неугодной властям истории «освоение» её нового периода продолжалось в первой половине XIX в. достаточно интенсивно. Русским историкам был доступен труд профессора Йенского и Марбургского университетов Эрнста-Адольфа Германа «Geshichte des Russishe Staates». Появившиеся в 1846–1853 гг. 3-й, 4-й и 5-й тома этой работы были посвящены истории петровской и послепетровской России и обильно цитировали найденные автором документы из дрезденских, лондонских и берлинских архивов, в том числе донесения саксонских дипломатов при русском дворе.[58]

Именно в николаевские времена появились работы, достаточно подробно рассматривавшие события «потаённых» царствований. Издавались первые истории гвардейских полков с почерпнутыми из полковых архивов сведениями о действиях гвардейцев во время переворотов.[59] Д. Н. Бантыш-Каменский и А. В. Терещенко выпустили биографические справочники о государственных деятелях России прошлого и настоящего.[60]

А. В. Вейдемейер познакомил читателей с борьбой «партий» у постели умиравшего Петра I в 1725 г., с «аристократическим правлением» в 1730 г. (правда, без упоминания о дворянских проектах), рассказал о «кровожадном» Бироне и «милосердной» Анне Леопольдовне. Преподававший русскую историю наследнику профессор К. И. Арсеньев в книге о Петре II изложил историю «падения» Меншикова и цитировал следственные дела того времени (А. Нарышкина, Е. Пашкова, Долгоруковых). В сочинениях Н. Г. Устрялова ответственность за политическую борьбу и перевороты XVIII века возлагалась на действовавших «из личных видов» вельмож и обуреваемых «необузданными страстями» временщиков. Но при этом до середины XIX столетия отечественная историография не упоминала о каком-либо «господстве немцев» после смерти Петра или стремлении русской знати вернуться к допетровской старине.[61]

С. М. Троицкий, первым изучавший историографию «эпохи дворцовых переворотов», полагал, что тезис о борьбе «русской» и «немецкой» группировок в XVIII в. впервые появился в печати в конце 50-х гг. XIX столетия. По-видимому, это всё же случилось раньше и не без помощи исторической беллетристики: в 30-е гг. были опубликованы первые исторические романы, обращавшиеся к эпохе «бироновщины».