Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.) - [3]

Глава 1. Историография и источники по проблеме

Названное время имеет высокий интерес для историка.

С. М. Соловьёв

«Запрещённая» история

Многое из того, что относится к числу наиболее захватывающих страниц отечественной истории, надлежало навсегда вычеркнуть из официальной истории государства Российского, «предать вечному забвению и глубокому молчанию».[31] Позднейшие сочинители официальной истории могли даже позавидовать бесхитростным методам «исправления» прошлого в XVIII в.

Для молодого поколения современников этих событий официально как бы и не существовало. Первые учебники истории обычно использовали безличные формулировки о «вступлении» той или иной фигуры на престол без указания, как именно это вступление происходило. В подобных книгах нет «запрещённой» фигуры XVIII столетия — младенца-императора Ивана Антоновича, как и «кондиций» при вступлении на престол Анны Иоанновны, свержения Бирона или переворота 1762 г.[32]

В дальнейшем от столь примитивного «устранения» нежелательного прошлого пришлось отказаться, тем более что во второй половине столетия стали доступными заграничные издания мемуаров очевидцев и участников событий. Один из первых издателей такого рода документов, немецкий учёный-энциклопедист и издатель Антон-Фридрих Бюшинг в первом томе своего ежегодника «Magazin fur die neue Historie und Geographie» поместил и первую статью на эту тему «Основательно исследованные и изысканные причины перемен правления в доме Романовых»; затем там же появились жизнеописания ключевых фигур эпохи — А. И. Остермана, А. П. Бестужева-Рюмина, А. Лестока, Б.-Х. Миниха и даже «История императора Иоанна III» — свергнутого и заточённого Ивана Антоновича.[33]

В России век Просвещения стал временем создания системы школьного образования. В этой системе, по словам Екатерины II, изучение истории «не могло иметь другого вида и цели, кроме прославления государства». Императрица лично контролировала процесс подготовки школьного учебника по истории адъюнктом Академии наук и чиновником Коллегии иностранных дел И. Г. Стрингером.[34] Этот учебник увидел свет только в 1799 г. и затем переиздавался в течение четверти века. Его текст отличался предельной деликатностью; так, Иван Антонович уже упоминался в качестве императора, но его правление «не долго продолжалось»; Бирона просто «удалили», а Пётр III естественным образом «скончался в июле 1762 г.».[35] В других подобных сочинениях щекотливость ситуации компенсировалась изяществом стиля. В официально дозволенном прошлом вельможи добровольно отправлялись из столицы «в отдалённые местности»; младенец Иван Антонович воцарился «беззаконно», поэтому был свергнут, «доброчестно заключён» и в конце концов ко всеобщему облегчению лишён «тягостной самому ему… ни к чему не способной жизни»; а Пётр III, «слыша, что народ не доверят его поступкам, добровольно отрёкся от престола и вскоре затем скончался в Ропше».[36]

Лишь в некоторых вышедших из «вольных типографий» исторических сочинениях появлялись известия о колебании «государственных чинов» при избрании Екатерины I, её нарушенном завещании, «договорной грамоте» и попытке ограничения монархии в 1730 г., свержении Бирона и убийстве Ивана Антоновича «через злодейство Василия Мировича».[37] Но для таких случаев уже имелась цензура. В 1779 г. из переводного учебника Г. Ахенваля были вычеркнуты все «нежелательные» известия о событиях XVIII в.[38] В 1796 г. Тайная экспедиция Сената вела следствие по делу М. Антоновского: в его переводе немецкого сочинения «Новейшее повествовательное описание всех четырёх частей света» (СПб., 1795) содержались упоминания о придворной борьбе в 1725 г., во время которой «большая часть народа желала иметь наследником Петра II, но сильнейшая сторона употребила к возведению на престол Екатерины, супруги Петра I».[39]

Особенно раздражали власть неподконтрольные зарубежные сочинения. Ещё Елизавета Петровна распорядилась в 1743 г. конфисковывать и сжигать немецкие «пашквили» — жизнеописания только что свергнутых и сосланных Бирона, Остермана и Миниха.[40] Впоследствии запрещался ввоз сочинений, повествовавших о судьбе Петра III; по заданию Екатерины II русское посольство делало всё, дабы не допустить издания книги бывшего секретаря французского посольства в Петербурге Клода Рюльера о «революции» 1762 г.[41] В дальнейшем гонениям подвергались любые сочинения на эту тему: произведения Ж. Кастера, Ж.-Ш. Тибо де Лаво и прочие «непозволительные» книги о российском дворе.[42]

И всё же только мифами и официальной ложью в век Просвещения обойтись было уже невозможно. События 20–40-х гг. XVIII столетия вызывали у современников Екатерины Великой размышления и оценки тех времён, которые, судя по сохранившимся запискам и высказываниям, были преимущественно отрицательными. Сама Екатерина II писала, что «от кончины Петра I до восшествия императрицы Анны царствовала невежества собственная корысть и борствовалась склонность к старинным обрядам с неведением и нежелательством новых, введённых Петром I».[43]

Таким образом, Екатерина задала оценку российских «дворских бурь» как борьбы сторонников петровских новшеств с поборниками старины — и эта характеристика оказалась долгоживущей. Кроме того, императрица и один из самых серьёзных русских историков той поры И. Н. Болтин видели в событиях предшествовавшего времени прежде всего ослабление могущества государства в результате «вредного и бедственного многоначалия» вельмож.