Эпидемия безбрачия среди русских крестьянок. Спасовки в XVIII–XIX веках - [106]
Пашутина во второй половине XVIII в. была почти целиком старообрядческой; в ней была своя, заведенная без разрешения властей старообрядческая часовня вплоть до 1798 г., когда Нижегородская епархия дала добро на создание там единоверческого прихода[640]. Из последующих прошений, в которых старообрядцы обращались за разрешением присоединиться к этому приходу, нам известно, что многие пашутинцы принадлежали к Спасову согласию и вначале отказывались войти в единоверческую церковь. Присутствие значительного количества спасовцев может объяснить, почему в 1795 г. 24 % (6 из 25) пашутинских женщин в возрасте от 25 до 54 лет никогда не были замужем[641]. Между тем после 1795 г. сопротивление браку практически прекратилось. В 1834 г. в живых осталась только одна взрослая незамужняя женщина 48 лет. В 1845 г. там была еще одна взрослая незамужняя женщина, 21 года, но она была хромая и, возможно, поэтому не вышла замуж; она оставалась одинокой и в 1850, и в 1861 гг. В 1850 г. еще одна взрослая женщина также была не замужем; она не была включена в ревизскую сказку того года, вероятно, потому, что получила вольную, но ей было либо 23, либо 27 лет, в зависимости от того, где ее возраст был записан правильно — в вотчинной переписи 1845 г. или в исповедной ведомости 1861 г. (я посчитал ее 23-летней). В период между ранними 1800-ми и 1861 г. она и хромая девица были единственными не вышедшими замуж коренными пашутинками[642]. Нам известно только одно обстоятельство, которое могло бы объяснить конец уклонения от замужества в Пашутиной: открытие дозволенного законом места для старообрядческих богослужений — единоверческой церкви. По всей вероятности, возможность регулярно совершать старые обряды, включая дониконианский обряд венчания, убедила женщин села, в том числе спасовок, что брак все-таки от Бога.
Предпочтительный состав дворов в Стексово снижал демографический риск, сопутствующий неприятию женщинами брака: стексовские супружеские пары, хотя и не в подавляющем своем большинстве, тяготели к совместному проживанию с другими родственными парами. Управляющий Третьяков в подворной описи 1845 г. переписал 69 дворов с общим числом 394 жителей обоих полов — средний размер двора 5,7 души. Как и для Баков, я определял предпочтения по дворовому составу, не принимая в расчет 10 остаточных (но реально существующих, не призрачных) дворов, в которых в 1845 г. уже не было супружеских пар. В селе Стексово только 21 из 59 полноценных дворов (36,6 %) состояли из одной пары (обычно с детьми), в то время как в Баках таких было 56 из 114 полноценных дворов (49,1 %). В Стексове 20 дворов состояли из двух женатых пар и еще 11 из женатой пары и вдовы или вдовца: 31 из 59 полноценных дворов (53 %) содержали, или недавно содержали, по две пары. Были там также семь дворов, где проживало от трех до пяти пар в полном составе. Типичным стексовским двором был двор, где в настоящий момент или несколько раньше проживали две пары. Таких дворов в Стексово было 64 %, а в Баках только 51,1 %. В Стексово, таким образом, существовала меньшая вероятность, что смерть мужа оставит двор без взрослого мужчины. Для сохранения жизнеспособного двора столь же важен был более высокий коэффициент выживаемости среди взрослых мужчин Стексова: в селе Стексово в 1845 г. было всего 10 вдов (8 % от 129 женщин 25 лет и старше) по контрасту с 46 (21 % от 220 женщин 25 лет и старше) в 1834 г. в селе Баки[643].
Выяснилось также, что в Стексово отсутствие женатой пары не обрекало двор автоматически на обнищание. Из десяти неполных (остаточных) дворов села в 1845 г. как минимум пять были — невероятно, но факт — жизнеспособны, по крайней мере на ближайшее время. Одинокий Николай Еремеевцев, 68 лет в 1845 г., получал от торговли приблизительно 500 рублей в год; он был единственный мужчина во дворе после того, как в 1831 г. его сына 31 года забрали в армию. Губанихинский двор — самый крупный из этих десяти после того, как в 1844 г. в возрасте 48 лет умер его глава вдовец Никита Губанихин, — насчитывал восемь жителей: два сына Никиты, 14 и 15 лет, две дочери, 8 и 9 лет, и четыре никогда не бывших замужем сестры, 30–46 лет. По сведениям управляющего Третьякова, они зарабатывали 1500 рублей в год, занимаясь земледелием и сдавая в аренду принадлежавшие им 83,7 гектара земли; после смерти Никиты доходы от земледелия, возможно, сократились, но арендный доход, безусловно, мог содержать семью. Федор Хибарин, 76 лет, и его сестра — старая дева, 59 лет, ежегодно зарабатывали 500 рублей торговлей. Мавра Губанихина, 48 лет, и 68-летняя девственница-тетка умудрялись зарабатывать торговлей 400 рублей в год даже после того, как муж Мавры сбежал. Дворы Губанихина, Хибарина и Губанихиной, содержавшие взрослых незамужних женщин, предположительно, были беспоповской старой веры Спасова согласия. Николай Еремеевцев, по-видимому, тоже: в стексовском дворе других Еремеевцевых жила 50-летняя дочь хозяина двора — старая дева. 50-летний вдовец Иван Шобалов (доход 600 рублей от сельского хозяйства и мельницы, которую он арендовал) тоже, вероятно, был спасовцем: хотя две из его дочерей были замужем, старшая в 27 лет еще оставалась в девицах и жила во дворе своего женатого брата. С еще одним сыном, 19 лет, и двумя юными дочерями, 17 и 13 лет, Иванов двор почти наверняка пережил бы его смерть.
