Эндимион - [16]

Я спал, не помня ни о чём на свете.

Довольствовался тем, что жизнь давала.

И так тысячелетье миновало.

Тысячелетье! — Кто-то уничтожит

Всё это взглядом грандиозным? Сможет

Столетия, оставшиеся сзади,

Смахнуть, что грязь, с кристальной водной глади,

Увидеть лик в зерцале водоёма,

В котором всё до чёрточки знакомо?

Нет, я не раб, как был я в годы оны.

Мой долгий плен и тягостные стоны, —

Потоки грязи илистой и мрачной, —

Я уберу с поверхности прозрачной,

И я ещё вернусь к восторгам юным!

Ах, я не пел, не прикасался к струнам.

Я в юности жил скудно, одиноко.

Вздыхало море тяжко и глубоко.

Метались чайки с безнадежным криком

Меж хлябей двух в отчаянье великом.

Порой меня дельфины развлекали;

И золотом, и зеленью сверкали

Там существа, не знаемые мною.

И если море жадною волною

Порою по мою ревело душу

И, всю громаду страшную обруша,

Меня на дно, как щепку, увлекало,

То доброе чудовище ныряло

И, справившись с бездонною пучиной,

Наверх меня тащило. Но вершиной

Всей этой жизни был — покой. Без меры

Был счастлив я под сводами пещеры.

Нептунова я гласа ждал оттуда

И волновался в предвкушенье чуда.

Был вечер летний тёмен. В челноке

Я берега держался, вдалеке

Пастушьей дудки слушал переливы

И блеянье овец без перерыва.

И летний день был тёмен, и, однако,

Его рожденье видел я из мрака:

Я ждал, когда небесные ворота

Откроются — и ляжет позолота

Этонова на волны. На рассвете

Тащил из моря и сушил я сети

И отдыхал; соседям, бедным крайне,

Ежерассветно отдавал, и втайне,

Я часть добычи. Люд не ведал местный,

Кто этот благодетель неизвестный,

И чистый пляж забрасывал цветами.

Чем был я недоволен и мечтами

К чему стремился — гибели навстречу,

Которая блуждала недалече?

Когда б не ты… Хотелось постоянно

Мне высших привилегий Океана —

Хотелось мне свободы абсолютной

На всех его просторах. Я, беспутный,

Блуждал порой меж тем и этим светом,

То жить хотел, то умереть. При этом

Я трудно уживался с остальными

Невнятливыми тварями земными.

Неполным мне казалось наслажденье,

Сначала в совершенном удивленье

Глядел вокруг, о многом забывая,

И вдаль меня несла волна живая.

И как-то я решился, наконец:

Как новооперившийся птенец,

Со страхом я устроил испытанье

Широким крыльям своего желанья.

Я был свободен! Увидал я всюду

Морского дна бесчисленные чуда.

Но говорить о них я не намерен:

Ты сам их видел — в этом я уверен, —

К тому же и в лице твоём печаль,

Ты жаждешь знать подробности едва ль.

Я свой рассказ начну без предисловья.

О горе, горе мне с моей любовью;

Зачем, зачем, прекраснейшая Сцилла,

Главк полюбил тебя? Какая сила

Влекла его из дали чужестранной?

А я любил любовью необманной

Ту, что была пугливою такою

И уносилась птицею морскою,

И острова, и мысы облетала,

Где Геркулес рассказывал, бывало,

Историю — извилистее Нила.

Моя голубка вдаль полёт стремила.

Глядел я вслед — и чувство нарастало.

И страсть моя невыносимой стала

И вспыхнула, от горя пламенея,

Так, что довольной быть могла б Цирцея,

Ужасная волшебница! Я взором

Искал дочь Феба над морским простором,

И остров Эя ночью чудотворной

Меня окутал силой необорной.

В беспамятстве я стал добычей рока.

И сумерки уже теснил с востока

Грядущий день, когда пришёл в себя я.

И небеса от края и до края,

И свежий лес рассветом пронизало.

И где-то рядом лира прозвучала

И смолкла, — и кусты прекрасной розы

Раздвинулись, — и разом смех и слезы

Мне брызнули в лицо. И, словно сети,

За кои я бы отдал всё на свете,

И даже кущи рая, — полонили

Меня слова девичьи; право, были

Росе они подобны. И коснулся

Тут слуха голос нежный: «Ах! Проснулся?

Хоть слово, заклинаю Купидоном,

Промолви мне! В страдании бездонном

Я слёз фиал наплакала, наверно.

Я думала, ты умер. Ах, как скверно!

Но ты живой! До капли источу

Серебряные слёзы: я хочу

Тебя уговорить, чтоб ты остался;

Тогда я не исчахну. Оказался

Ты в холоде, мечтая о тепле?

А может, в небесах и на земле

Тебе улыбки светят безотказно,

Прекрасные, как яблоки соблазна?

Я для тебя нарву их». — И от сласти

Душа моя сдалась верховной власти

Её речей заветных — и подкралась

Она ко мне так близко, что казалось:

На шаг она поближе подойди,

И сердце остановится в груди!

Латмиец! Ничего не утая,

Поведал обо всех соблазнах я.

Не восклицай же, оценив их силу:

Ужели позабыть возможно Сциллу?

С ней смертный совладать не в состоянье.

Амброзия была в её дыханье!

Я жил, как в сказке, — и легко, и звонко.

Она меня, как малого ребёнка,

Среди цветов баюкала. Поток

Вчерашней жизни замер. Я не мог

Ей сердцем и умом не покориться,

Но только в чувстве мог я раствориться,

Не отвечая на призывы звона,

Что издавала арфа Амфиона,

О милой Сцилле мне напоминая.

Когда, одежды неба обновляя,

Блестящий Феб являлся в час вечерний,

Среди цветов, и веточек, и терний

Я обретал сознанье. Без заминки

Я отправлялся в гости по тропинке

К лисицам, белкам и стадам оленьим,

И птицы с их сладкоголосым пеньем

Внушали чувство светлое печали —

И я был счастлив!

                              Ты позволь, я дале

Сменю свой тон и буду строг сугубо,

Как властный жезл Плутона, — или губы

Сожгу себе, ведя рассказ неспешный,

Как небо превратилось в ад кромешный.

Что ж, на заре проснулся я однажды;

Алкал я, умирая, как от жажды,

Её любви… Но пусто было рядом!

И, как стрела, напитанная ядом,