Эндимион - [15]

Торжественная песня и шальная —

Всё это — ты! В минувшие года

Я грезил о бессмертии, когда

Великая Природа, как могла,

Лелеяла мой сон и берегла.

И вдруг любовь пришла ко мне, Светило,

И бездна счастья душу поглотила.

Пришла любовь, и твой померкнул свет.

Но — не совсем: ты шла за мною вслед,

Владычица, и ныне с новой силой

Довлеешь мне. Молю тебя, помилуй!

И зренья не лишай меня, кумир,

По-своему взглянувшего на мир!

Прости за то, что мысленно с тобою

Расстался я, чтоб жить своей судьбою! —

За то, что славлю я с недавних пор

Не только твой серебряный убор!»

Внезапно страх покрыл, как полог снежный,

Покрыл и заморозил тонкий, нежный

Росток его страдающей души:

Он в небе не увидел Госпожи!

Но тут же с удивлением во взгляде

У океанской изумрудной глади

Он старика заметил на скале.

В ногах у старика и на земле —

Сплошь водоросли бурые лежали.

Он в синем был плаще, что покрывали

Таинственные знаки; и казалось,

Что магия вздыхала и скрывалась

В тяжёлых складках. Это были знаки

Затишья, шторма, шёпота во мраке,

И берега пустынного, и грота,

Песков зыбучих и водоворота.

И были в знаках скорость и движенье,

Скольженье, погруженье и круженье.

Кита, что обозначен в виде точки,

Там видели в природной оболочке

При взгляде на символику; а рыбы,

Малютки-рыбы, показать могли бы

Устройство глазок. И Нептун-владыка,

И свита вся, от мала до велика,

На синем одеянье красовались.

Морские девы томно извивались.

Жемчужный посох был у старика,

Над книгою склонённого. Пока

Читал старик, Латмиец терпеливо

С почтеньем ждал. Часы неторопливо,

Как облака над морем, плыли, плыли…

И старец поднял голову, и были

Черты его безжизненны. Похоже,

Он ничего не видел. Только — что же? —

Внезапно он очнулся, брови вскинул,

И словно два волшебных плуга двинул,

И те вспахали ясное чело.

Он улыбнулся — весело, светло,

Как будто возродил душевный пламень,

Как будто отвалил тяжелый камень,

Когда свершил немыслимое дело,

Не знавшее ни меры, ни предела,

О коем был не в силах и не вправе

Поведать и задумчивой дубраве.

Он бодро встал, забыв свои лишенья,

Сорвал с себя морские украшенья,

И молвил он, и эхо повторило:

«Придёт ко мне утраченная сила!

И я усну спокойно, без кручины,

И на лице разгладятся морщины,

И молодым я стану снова, снова!

Клянусь, Нептун, пронизан до основы

Я новой жизнью! Знаю: вскоре, вскоре,

Расставшись со змеиной кожей горя,

К сиренам поплыву я длинновласым,

И буду я внимать им, сладкогласым.

Потом гигант возьмет меня за руку, —

Он у ключей Сицильи терпит муку, —

Потом на север полечу ледовый,

И вознесёт меня фонтан китовый

На облак чёрный; и в провал бездонный

На молнии отправлюсь разветвлённой,

И твердь пробью, и сердцем возликую,

Как окажусь по сторону другую!

Я счастлив! Сестры, — вы, которых трое

Спасибо за послание благое!

Я славлю всех богов, причастных к чуду,

За то, что старцем больше я не буду!»

Латмиец страх почувствовал в избытке,

И жарко молвил он, как будто в пытке

На дыбе смертной бился, умирая:

«Неужто здесь, в холодном этом крае,

Я встречу день, когда мой рок со мною

Расправится полярною волною?

Иль на песке застынут отпечатки,

Свидетели последней нашей схватки?

Иль, может, смерть порвет меня на части,

Предаст огню гееннскому и пасти

Своей огромной рыбы чародейской?

О, гнусный ад! О, промысел злодейский!

Ужель сгорю? О нет, в борьбе с геенной

Я докричусь до неба непременно!

О Тартар! Мнится, только что, сейчас

Я обнимал её; любимый глас

Был сладок, словно плод; и губы девы

Лобзал я лишь недавно. Где вы, где вы,

Снопы былого счастья? На стерне

Поникли вы, и сам я в тишине

Целую ноги смерти. Свой привет

Ужели не пришлёт любовь? На нет

Он свёл бы силу чары окаянной.

Клянусь оленем, вскормленным Дианой,

Любовь… уже идет издалека…

Какое дело мне до старика!» —

Так молвил он, и тут же сердце сжалось.

Волною тёплой накатила жалость:

Он горе стариковское увидел.

Ужель он сердце скорбное обидел?

Ужель обидел старческие мысли

Насмешками, которые нависли

Над ним, седым, опаснее угрозы?

Да, было так; и сам он пролил слезы

Раскаянья, и рухнул на колени,

И хлынули потоки сожалений,

И молвил старец, их не отклоняя:

«Встань, юноша, я Фебом заклинаю!

Я знаю, чем ты дышишь, и тем боле

Сочувствую твоей душевной боли.

Ты открываешь створы той темницы,

Что на мои усталые зеницы

Давила слишком долго. Посетитель,

Сюда ты послан как освободитель,

Хоть этого не знаешь. Не печалуй:

Я — первый друг Любови миновалой.

Да, не люби ты силы неизвестной,

Скорбел бы ныне я, в сей час чудесный.

Но диво небывалое случилось:

Тебя увидел — кровь разгорячилась.

Казалось мне, что век мой догорает,

Но сердце новое во мне играет,

Танцует, как твоё, — и я за это

Тебе открою все свои секреты,

Открою все как есть, не завтра — ныне».

Дух молодой, — пусть в старческой личине,

Ушеё с Карийцем он, и за спиною

Огромной океанскою волною

Следы их смыло, и, расправив плечи,

Старик промолвил:

                                «Прошлое — далече,

Оно за гранью бытия земного,

И, не вздыхая от пережитого,

Поведаю и радости, и горе.

Когда-то я рыбачил здесь, на море,

И все заливы были мне знакомы.

И день, и ночь я в море был, как дома.

Я с чайками морскими подружился,

Под ураганом ночевать ложился

На голых скалах — и в минуты эти