Эллегия - [4]

— Кетт?

Вздрогнув, он отводит взгляд от горизонта. Теперь он вновь со мной. Виновато улыбаясь, друг протягивает мне один из пряников. Не знаю, догадывается ли он о том, что я ненавижу мед, но эти хитрые искорки в его смеющихся глазах… Я беру фигурку и, оттягивая неизбежное, принимаюсь ее рассматривать. Раскрашенный яркой глазурью кукарекающий петушок. У Кетта — взвившаяся на дыбы лошадка. Символы. Животные, призывающие весну и рассвет. Славная компания. Откусываю петушку голову. Кетт начинает с хвоста. Так мы и сидим, не нарушая единение словами. Мы здесь и сейчас, а остальное не важно. Звон тишины разрывают отдаленные звуки праздника. Чувствую что-то. Тепло. Умиротворение. Музыка души, когда сердца бьются в унисон. Желание того, чтобы это мгновение длилось вечно.

7…ЧЬЕ СЕРДЦЕ БЬЕТСЯ, НО НЕ ДЫШИТ…

Перышко в траве. Я лежал на животе и, скрестив лодыжки, покачивал ногами. Кетт сидел рядом, избавляя очередной стебелек от излишков кожицы. Пахло водой и приближающейся осенью. Скрежещущий крик черной цапли, баюкающей засыпающее лето, диссонансом вплетался в журчание реки. Мы отдыхали у переката, бывшим нашим убежищем от дневной суеты на протяжении почти восьми лет. Склонившиеся над сонной гладью ветви, одетые в тускнеющие краски, подчеркивали безветренную тишь. Казалось, жизнь вокруг нас замерла, как замирала и раньше, наблюдая, как уходящие годы крадут наше детство.

Мы становились взрослыми.

Я дунул на перышко и оно, кружась, плавно опустилось на дрожащее отражение покрытого рябью облаков неба. Вздрогнуло, неспешно повернулось, чтобы быть унесенным вдаль, куда-то, в невидимый беззвучный мир, где проносятся другие жизни и вершатся чужие судьбы. Я вздохнул. Это вывело Кетта из задумчивости. Повернув голову, он посмотрел мне в глаза. Я встретил его взгляд, как встречал тысячи раз, но это мгновение стало иным. Во мне что-то надломилось.

— Кетт?

— Да, Дикк?

— Нет, ничего.

Я поднялся и какое-то время смотрел на бегущие воды реки. Кетт молча стоял рядом. Слова были не нужны. Развернувшись, я медленно направился обратно в поселок. Кетт тихо следовал за мной. Уходя, я обернулся лишь раз. Я надеялся, что вернусь сюда сегодня.

Но я не вернулся.

8…С РАССВЕТОМ ВНОВЬ ЗОВУ ТЕБЯ…

Все закончилось там, где началось. Круг замкнулся.

Этот человек подозвал меня, и я покорно подошел. Черные как смоль волосы и глаза, синие, как воды моря его далекой родины. Человек Мирэнра. Он имел силу, а значит — власть. Не подчиниться ему означало смерть. Подчиниться — тоже.

Он ударил меня. Скользнув меж ребер, лезвие меча вышло из спины. Рот наполнился кровью. Захрипев, я упал.

Я никогда не слышал, чтобы Кетт кричал. Я даже не слышал, чтобы он когда-нибудь повышал голос. Он безмолвно вцепился в окровавленную сталь клинка, смотря в глаза всаднику, нанесшему мне фатальный удар. Он ненавидел его. Он презирал его. Он безмолвно его проклинал. Клинок вырвался, оставив на мальчишеских руках глубокие порезы. В окружении свиты наездник покинул Белое Золото. Моя дальнейшая судьба его не волновала. Это было последнее предупреждение. Он давал людям еще один шанс и время все обдумать. Он был уверен, что люди примут правильное решение. На моем месте мог оказаться любой из них. Никто не посмел остановить его.

Кто-то неуклюже попытался приподнять мне голову и положить себе на колени. Запах сена и конского пота. Драчун. Для всех нас он по-прежнему был просто Драчун, хотя от того задиры, которого мы знали, давно уже ничего не осталось. На миг я приоткрыл глаза. Кетт сидел рядом, держа мою руку в окровавленных ладонях. Чувство отрешенности, когда последние силы уходят… Что значила для нас эта жизнь? С последним вздохом я сжал пальцы. Агония поглотила меня.

Я умер там, на пыльной дороге у порога деревенского трактира, где когда-то рухнула подкова, провисевшая над дверью более двадцати лет. Тогда мы действительно верили, что эта дорога будет длинной.

9…ТЫ ГЛУХ К МОИМ МОЛЬБАМ, ВОЗМОЖНО…

В прошлом я скорбел. Теперь пришло мое время видеть их скорбь со стороны.

Окровавленную одежду сожгли. Мать омывала тело, вздрагивая при каждом прикосновении к холодеющей коже. Горе целиком опустошило ее. У нее не осталось сил даже на то, чтобы плакать. Со двора доносился мерный стук молотков — отец и брат сколачивали гроб. Драчун отправился за священником. Кетт был на кладбище — он помогал мужу Анэлли рыть могилу.

Меня похоронили рядом с Вельдом, на закате, когда лучи алеющего солнца заставляли людей рыдать кровавыми слезами. Анэлли на похороны не пришла, но никто не осудил ее, оставшуюся в опустевшем доме. Она тихо плакала, склонясь над колыбелью своей маленькой дочурки.

10…ЧТО МНЕ ДАВНО ПОРА ПОНЯТЬ…

Кетт провел у могилы всю ночь и весь последующий день. Он не двигался, не выказывал ни голода, ни жажды. В глубине ввалившихся глаз читалось безразличие ко всему, что движется и дышит. Казалось, разум оставил его. Утратив узы дружбы, он утратил интерес к жизни.

К вечеру пришел мой отец и силой поставил его на ноги. Его шатало.

— Будь мужчиной, парень.

Кетт заглянул ему в глаза, и отец отвел взгляд. Всю дорогу до дома он не проронил ни слова.