Эхо Марсельезы - [68]

Как это было принято в свете, и особенно в Версале и Париже, после рождения этого мальчика отдали кормилице. А та, то ли по неловкости, то ли по рассеянности, положила его однажды на комод, откуда он и соскользнул. Так он сломал себе ножку. Лечение оказалось запоздалым, было неумелым, а посему очень скоро стало очевидным, что этот нелепейший случай повлечет за собой самые тяжелые последствия: ребенок на всю жизнь останется хромым. Тогда он еще не знал, что увечье лишит его права первородства (его старший брат умрет в пятилетнем возрасте), которое перейдет к его третьему брату. В результате, даже не удосужившись поинтересоваться его мнением, его бросят в лоно Церкви, с пренебрежением и брезгливостью, как бросают на помойку отбросы.

Если бы он родился в одной из многочисленных простых семей, в которых принято любить своих детей, возможно, будущее Франции изменилось. Однако у Талейран-Перигоров такие нежные чувства не были в ходу, тем более если речь шла о ребенке, не вызывавшем у своих родителей ни малейшего чувства гордости. Хилый (он едва не умер от дизентерии), хрупкий и нелюбимый, маленький Шарль-Морис так и скончался бы однажды, находясь без присмотра в каком-нибудь углу родительского особняка, если бы не его бабушка, княгиня де Шале, взявшая его к себе в надежде на то, что свежий воздух ее родины сделает чудо и вернет ему здоровье.

Эта почтенная шестидесятивосьмилетняя дама приходилась ему прабабушкой по материнской линии, хотя и по отцовской она также являлась какой-то дальней родней. Урожденная Мария-Франсуаза де Рошешуар-Мортемар, внучатая племянница мадам де Монтеспан и великого Кольбера, мадам де Шале сначала была женой маркиза де Кани, от которого у нее родилась дочь. Овдовев в первый раз, она вышла замуж за своего кузена, князя де Шале, испанского гранда и главу всего семейства Талейран-Перигоров, восходящего, как говорят, аж к самому Гуго Капету.

Всем известно знаменитое обращение первого Капетинга к первому Талейрану: «Кто сделал тебя графом?»… И знаменитый ответ: «Кто сделал тебя королем?»… Все это было воистину в духе этой многочисленной семьи, столь же гордой, сколь и богатой титулами и землями. Однако этот род всегда подчинялся строгому девизу: «Re que Diou!»[47]

Итак, когда княгиня де Шале встретила своего внука в старом фамильном замке на берегу Вивронны, она была в трауре по своему второму супругу, которого только что потеряла. Она жила совершенно одна в огромном сооружении из серого камня, в котором все было окружено бойницами, а подвесной мост не работал. Одна, если, конечно, не считать целой армии прислуги, как то и подобает столь знатной даме, высокий ранг которой едва не лишил ее доброго сердца. Но она очень скоро полюбила малыша, которого ей поспешили спихнуть, чтобы избавиться от него. Он скрасит ее одиночество, а она даст ему те любовь и нежность, которых он был жестоко лишен. И все это – не балуя его сверх меры, ведь Шарль-Морис носил очень благородное имя. И он должен был отдавать себе в этом отчет. Посмотрим же, что он пишет в своих «Мемуарах», воскрешая в памяти образ своей бабушки:

«Мадам де Шале была очень благородной особой. Ее ум, язык, изысканность манер, звук голоса придавали ей большое обаяние. Она сохранила то, что еще называлось духом Мортемаров; это было имя ее семьи.

Я ей понравился; у нее я узнал ту ласку, которой еще не испытал. Она была первым человеком в моей семье, который проявил ко мне чувство, и она же была первой, давшей мне счастье любить. Да воздастся ей за это!.. Да, я ее любил! Память ее мне очень дорога. Сколько раз в своей жизни я сожалел о ней!»

Дальше он описывает жизнь, которую он вел в Шале: «Время, проведенное мною в Шале, оставило в моей душе глубокий след […]

Несколько дворян древнего происхождения создавали моей бабушке своего рода двор […], но там почтительные нравы сочетались с самыми возвышенными чувствами. Господа де Бенак, де Вертёй, д'Абзак, де Гурвилль, де Шоврон, де Шамийяр сопровождали ее каждое воскресенье к приходской обедне, причем все они исполняли при ней разные функции, облагораживаемые изысканной вежливостью. Близ ее скамеечки для коленопреклонения стоял предназначенный для меня маленький стул.

По возвращении с обедни все собирались в замке в большой комнате, которая называлась аптекой […] В комнате, которая предшествовала аптеке, собирались все больные, обращавшиеся за помощью […] Бабушка сидела в бархатном кресле, перед ней стоял черный столик, покрытый старым лаком […]

Воспоминания о том, что я видел, что слышал в тот первый период своей жизни, имеют для меня величайшую сладость. «Ваше имя, господин, – повторяли мне слуги каждый день, – всегда почиталось в наших местах». «Наша семья, – говорили мне с чувством, – была всегда привязана к кому-нибудь из вашего рода… Эту землю мы получили от вашего дедушки… Это он построил нашу церковь… Моя мать получила свой крест от мадам… Добрые деревья не вырождаются! Вы также будете добры, не правда ли?…»

Что бы там ни говорили о Талейране, он на всю жизнь сохранил неизгладимый след дней, проведенных в Шале. Его бесконечно преданные слуги, его соратники, старики и дети – все вспоминали о нем, как о великодушном человеке.