Едва замаскированная автобиография - [28]

— Маркус считает себя левым, потому что был в Никарагуа, — объясняю я Дику.

— А не должен ли он нам выпивку за то, что облажался в крокете? — говорит Дик.

— Несомненно. Но чтобы покупать выпивку в Кладовой, нужно быть членом колледжа, — говорю я и добавляю, обращаясь к Маркусу: — А тебе не кажется, что нам нужно поберечь себя перед вечером?

— Куда вы, мальчики, собрались? — спрашивает Молли.

— Они идут в новый клуб, где нужно слизывать сперму с задницы друг у друга.

— Очень мило. А ты, Дик?

— Я, вероятно, обойдусь «Макдоналдсом», — говорит он. — С двойным майонезом.

— Извини, я так пошутил, — пытаюсь уверить я, мучаясь от очередного приступа сильного чиханья. — Черт, пыльца сегодня злая.

— Или мы пьем прямо сейчас, или я отбываю, — говорит Маркус.

— Как хочешь. Мне нужно пойти за таблетками от аллергии.

— А кто тогда подпишет счет? — говорит он.

— Я, если хочешь, — говорит Молли.

— Я думал, что ты возвращаешься в библиотеку, — говорю я.

— Одна работа, и поиграть некогда, — говорит Молли.

— Ха, ты никогда не приходишь поиграть со мной, — говорю я.

Она слегка щиплет меня за щеку.

— Ты же никогда не просишь.

* * *

Когда где-то после полуночи я, спотыкаясь, возвращаюсь назад через ворота, я сильно пьян, хотя бывало и хуже. Пьян, но не настолько, что меня может вырвать — это уже произошло сегодня дважды, и мне стало гораздо лучше. Но пьян настолько, что вижу себя самым очаровательным и занимательным собеседником на свете и ощущаю потребность поделиться этим видением со всеми, кого только встречу.

Проблема лишь в том, что все спят. Я сомневаюсь в том, что хотя бы Дик еще не спит, но если я как бы по неосторожности подниму шум, когда войду — он спит на походной циновке на полу в той части комнаты, где я занимаюсь науками, — мне, может быть, удастся пробудить его в достаточной мере, чтобы он смог послушать мои рассказы. А какие у меня рассказы!

Про сперму в них, к счастью, ничего, хотя мы по очереди слизывали мороженое с пупков друг у друга — мальчики и девочки, и я думаю, что это ужасное декаденство. Я думаю также, что Дик оценит замечательное правило, изобретенное нами, которое запрещало мужчинам пользоваться туалетом, а писать они должны были прямо из окна; особенно весело было, когда некоторые девочки тоже попытались это делать, и привлеченный шумом помощник декана поймал их на месте преступления.

Но, войдя в проход, ведущий от Том-Квода к Пекуотеру, я изобретаю нечто лучшее. Каким-то удивительным чудом у Молли все еще горит свет. Она наверняка работает, стараясь наверстать упущенное в этот день, и очевидно, что в такой час бедной девочке просто необходимо, чтобы ее кто-нибудь развеселил. И правда, разве не об этом она просила меня сегодня, когда ущипнула за щеку?

Какие могут быть сомнения? Все становится на свои места. Молли так же охвачена страстью ко мне, как все это время я тайно был охвачен страстью к ней. И утром, после занятия, она надеялась, что я скажу ей об этом. Но по глупости своей я застеснялся и все испортил, так ведь?

Ну, на это раз я ничего не испорчу, потому что мне, слава Богу, поможет алкоголь. На этот раз я расскажу ей все как есть.

Однако, войдя в дверь, ведущую к ее лестнице, я слышу знакомый голос. По какой-то непонятной самому причине я прячусь в тени.

— Первый этаж, вторая дверь слева? — спрашивает этот голос. Голос моего брата.

— Да, и не перепутай с первой. Там живет американка, у которой нет чувства юмора, — говорит Молли.

Я прячусь в темноте, а шаги моего брата удаляются в сторону туалета наверху.

Воспользоваться моментом и прямо взглянуть Молли в лицо? Постучать в дверь, сказав, что просто проходил мимо, и пусть Дик объясняется, когда вернется?

Но, несмотря на алкогольные пары, я вижу, что самое разумное — это не увеличивать свои потери и отправиться в постель. Есть шанс, как мне кажется, что их отношения вполне невинны.

Я долго лежу без сна, пытаюсь бороться с головокружением, жду звука шагов и скрипа двери, которые сообщат мне, что Дик вернулся. Но я слышу лишь, как часы на Том-Тауэр бьют час, затем два, затем три. Больше я уже не в состоянии держать глаза открытыми и засыпаю отвратительным и беспокойным сном.

Снаружи довольно холодно

Уорстершир, откуда я родом, это шизоидное графство. Одна его часть, дальняя, представляет собой идиллическую сельскую картину со слегка холмистыми полями, прелестными рощицами, тенистыми полянами, журчащими ручьями, долинами с буйной растительностью, огромным количеством садов и восхитительными городами с двойными названиями, в которых происходят базары. Другая часть — та, которая моя, — дурачит себя, считая, что у нее есть что-то общее с идиллической сельской частью. Эти времена давно прошли. Сейчас вся моя часть Уорстершира представляет собой в действительности садик на задворках Бирмингема, пересекаемый автомагистралями, шоссе с двойными проезжими полосами и кольцевыми автодорогами, безрадостный вид которого усиливают новые города типа Реддич или когда-то привлекательные, но переставшие быть спальными города вроде Бромсгроува или Дройтич-Спа.

Удобство состоит в том, что, когда мне нужно предъявить свидетельства моего городского пролетарского происхождения, можно сказать, что я из Бирмингема, а когда я хочу изобразить наивного провинциала или сельского сквайра, то могу сказать, что я из Уорстершира.