Джордж Гершвин: Путь к славе - [70]

Энн Ронелл пришла к Гершвину, чтобы взять у него интервью для журнала "Радклиф Колледж". Ее игра на рояле, а также собственные мелодии произвели на Гершвина столь сильное впечатление, что он поспешил сделать все возможное, чтобы перед ней распахнулись двери театров и радиостудий. Так состоялась карьера единственной в Голливуде женщины — музыкального постановщика, автора нескольких очень известных песен, в том числе известной песенки "Нам не страшен серый волк" (Who’s Afraid of the Big Bad Wolf?)[45].

Первая музыкальная комедия Винсента Юманса "Две малютки в голубом" (Two Little Girls in Blue) была принята Алексом А. Ааронсом для постановки только после того, как Гершвин принес ему партитуру никому не известного в те времена композитора и сыграл все от начала до конца. Среди тех, кому Гершвин помог и словом и делом были Оскар Левант, Дана Суэсс, Руб Блум и многие другие. Когда в 1933 году в Америку приехал Арнольд Шенберг, прославленный автор двенадцатитоновой системы, Гершвин помог организовать денежный фонд в помощь тем композиторам, которые хотели бы посещать занятия у Шенберга в Музыкальной школе Малкина. Арти Шоу и Ксавье Кюга были тогда никому не известны и тщетно пытались пробиться, когда Гершвин вовремя сказал о них нужным людям и добился для них важных заказов. "Даже тогда, когда он уже был смертельно болен, — пишет Джордж Ант-хейл, — я лично знал четырех белых американцев, подающих большие надежды, которым Джордж оказывал всяческую поддержку".

Но говоря об эгоцентризме Гершвина, необходимо, кроме его щедрости и активной поддержки других композиторов, иметь в виду еще одно обстоятельство. Он мог быть и застенчив и в чем-то недооценивать себя и свои возможности. Он мог быть гордым родителем, хвастающим талантами своего отпрыска, но, как и многие такие родители, он болезненно переживал все недостатки своего дитяти, подчас гораздо острее многих критиков. Очень часто он преувеличивал недостатки техники игры, которые отнюдь не были столь вопиющими, как это ему казалось. В такие моменты он явно себя недооценивал. "Мне еще многому нужно учиться", — часто восклицал он с отчаянием в голосе. "Я человек, у которого немного таланта и очень много нахальства", — заметил он как-то в разговоре с Джеромом Керном. В своем интервью для издательства "Коллиерс" он сказал: ’’Чтобы узнать все, что я еще не знаю в музыке, мне не хватит и всей оставшейся жизни". Он сверх меры превозносил музыкантов с консерваторским образованием, хотя это часто не соответствовало их действительному уровню. Он благоговел перед композиторами, сочинения которых были сложны и трудны для понимания, и часто в их присутствии он, так уверенно и с таким апломбом чувствовавший себя среди сильных мира сего, робел, как школьник. Когда такие композиторы, как Стравинский, Равель или Шёнберг хвалили Гершвина в его присутствии, он так смущался, словно его уличали в обмане.

Энергия Гершвина была поистине неиссякаема. Он не мог не спеша идти по улице или спокойно передвигаться на площадке для гольфа — ему непременно нужно было бежать. Он не мог спокойно подниматься по лестнице — он прыгал сразу через несколько ступенек. И даже когда он был болен, энергии в нем было больше, чем в ином абсолютно здоровом человеке. Забавную и очень показательную историю рассказал о Джордже Гарри Руби. В 1931 году он собрался навестить Гершвина и взял с собой Ала Шахта, тогдашнего тренера бейсбольной команды сенаторов Вашингтона. Когда они пришли, Джордж лежал в постели с высокой температурой, совершенно простуженный. Несмотря на это, он с радостью встретил своих гостей. Он не мог лежать в постели без дела. Пока они разговаривали, он вытащил бумагу и карандаш и нарисовал портрет Руби, на котором сделал такую надпись: "Я тоже умею писать музыку. Помнишь Атлантик-Сити?" А когда Шахт грустно сказал: "Когда ты будешь чувствовать себя лучше, Джордж, я бы так хотел послушать, как ты играешь…", Джордж вскочил с кровати и, совершенно больной, играл для них целый час, в том числе и "Рапсодию в голубых тонах". "Никогда больше, за все долгие годы пребывания на этой грешной земле, — рассказывал Руби, — мне не приходилось видеть ничего подобного. Даже болезнь не могла укротить бушевавшую в нем энергию и одержимость".

Он был человеком неукротимой энергии, человеком, жаждущим жить и стремящимся наслаждаться жизнью. Он любил спорт, любил игры, обладая удивительной способностью превращать все, чем бы он ни занимался, в своеобразную игру. Находя новое увлечение, он набрасывался на него с удивительной силой и страстью. Если это был гольф, он играл в него каждую свободную минуту, гольф занимал его мысли, он был главной темой всех его разговоров. На смену ему пришли нарды, крокет, пинг-понг, фото, фанты, рыбная ловля, плавание, верховая езда, рулетка. В свободное время он любил потренировать мышцы. Он был физически очень крепок, имел фигуру атлета и закаленные в постоянных упражнениях мышцы. Помимо занятий теми видами спорта, в которых он не мог повредить свои драгоценные руки, он регулярно занимался зарядкой.