Джордж Гершвин: Путь к славе - [71]

Прекрасная координированность его мускулов, позволившая ему стать блестящим пианистом (хотя он занимался не регулярно) и отличным спортсменом, помогла ему стать и великолепным танцором. Его ноги, тело и руки двигались с безупречной грацией прекрасно тренированного человека. Он потрясающе копировал Фрэда Астера, даже самые причудливые из его степов. Его способность изображать других проявлялась и в иных ситуациях. Обладая необыкновенной наблюдательностью, точно подмечая мельчайшие детали, он, возвратившись домой с вечеринки, замечательно имитировал жесты, манеру говорить, интонации и характерные черточки какого-нибудь интересного человека, с которым он там познакомился и разговаривал.

Несмотря на свое атлетическое сложение и сильные мускулы, почти всю свою жизнь он страдал хроническими запорами, часто вызывавшими у него тошноту и острые боли в желудке. (Этот недуг частенько давал его друзьям повод повеселиться, а также был постоянной мишенью для их острот.) После 1923 года он постоянно консультировался с врачами. Когда они отчаялись найти спасительное средство, Гершвин решил обратиться за помощью к психоаналитику, ныне покойному д-ру Грегори Зилбергу, который консультировал его чуть больше года, между 1934-м и 1935-м. Д-р Зилберг сказал мне, что, по его мнению, причиной недуга был хронический невроз, но, руководствуясь соображениями медицинской этики, причину невроза назвать, отказался. Однако д-р Зилберг высказал предположение, что подобное желудочное недомогание встречается у музыкантов не так уж редко, и, наверное, поэтому Гершвин часто говорил о своем "композиторском желудке". Лечение у психоаналитика помогло Гершвину в других вещах — оно сделало его менее эгоцентричным и замкнутым, но не улучшило его физического состояния, которое продолжало мучить его до конца жизни. На ночь он постоянно принимал агар-агар. Он часто записывал в специально отведенную для этого тетрадь все, что он ежедневно ел, надеясь таким образом обнаружить, что из продуктов послужило причиной очередного приступа. Он стал есть дрожжи и пить теплую воду с лимонным соком, и на какое-то время его состояние улучшилось. В 1931 году, после долгого пристрастия к сигарам, он бросил курить, в надежде, что "это избавит меня от желудочных неприятностей". Его чувствительный желудок заставлял его быть очень разборчивым в еде. Его блюда, мягко говоря, не отличались изысканностью и разнообразием и состояли из различных сочетаний и вариаций на тему овсяной каши, сухарей, печенья, тоненьких ломтиков поджаренного хлеба, пшеничных хлопьев, сметаны, фруктового салата и компотов. "Когда я говорю, что я болен, никто мне не верит", — часто жаловался он. После смерти Гершвина врачи пришли к единому мнению, что злокачественная опухоль, обнаруженная у него незадолго до смерти, не была причиной его желудочных болей.

Больной желудок в крепком теле атлета был лишь одним из многих его противоречий. Этот "блюститель нравов" мог при всех закатить оплеуху своей сестре за то, что она имела неосторожность сказать "черт возьми!", в то время как в своей личной жизни… Но это тема особого разговора. Неукоснительно соблюдая диету за завтраком и обедом, на ночь он мог часто съесть целую кварту мороженого. Когда речь заходила о чем-то, что мало его занимало, он мог высказываться строго и безапелляционно, отвергая абсолютно все, что расходилось с его собственным мнением, в то время как при обсуждении самого важного для него — его музыкальных произведений, он с обворожительной любезностью выслушивал критику и вместо того, чтобы оспаривать ее, нередко с нею соглашался. Перед выходом на сцену, когда на него были устремлены тысячи глаз, он мог быть спокоен и холоден как лед; однако во время какого-нибудь ничего не значащего турнира по гольфу это был сплошной комок нервов. Он обычно сознательно и упорно старался общаться с людьми из высшего общества; но, попав в их общество, всегда оставался самим собой: простым и открытым. Однажды он явился небритым на ужин к английскому аристократу, а на обед к Вандербилту притащил с собой какого-то аранжировщика, который в тот момент оказался с ним.

Он никогда не важничал и не рисовался, не взирал с высот своего величия на менее знаменитых, чем он, никогда не пытался казаться кем-то, кем он не был на самом деле, когда общался с "сильными мира сего". Во взаимоотношениях с людьми, так же как в деловых контактах, он всегда был прямым, честным и скромным человеком. Он никогда не пользовался услугами коммерческих посредников, никогда не имел своего издательского агента, не держал адвоката для ведения дел. Имея все основания предъявить иск и возбудить судебное дело, он чаще всего этого не делал (исключением был случай, когда Зигфелд отказался заплатить ему гонорар за "Девушку из шоу"), предпочитая нести материальные убытки, чем участвовать в судебной сваре. Он никогда не пользовался дружескими связями для того, чтобы протолкнуть свои произведения; напротив, друзья всегда сами искали возможность заполучить их у него. Он ценил красоту и комфорт вокруг себя, но никогда не выставлял это напоказ; он никогда не имел дорогих, роскошных вещей, кроме подержанного "мерседеса", приобретенного в 1927 году, он никогда не имел своего автомобиля иностранной марки или яхты; в развлечениях ему претили пышность и роскошь.