Джордж Гершвин: Путь к славе - [68]

Но если в его жизни была хоть одна женщина, которой он по-настоящему дорожил и которая сыграла в его жизни важную роль, то это Кей Свифт. Автор многих популярных песен — в 1930 году она написала песню "Разве мы не можем стать друзьями" (Can’t We Be Friends), получившая широкую известность благодаря первой постановке Либби Холманом мюзикла под названием "Маленькое шоу" (Little Show) и совершенной партитуре мюзикла "Просто замечательно" (Fine and Dandy) — Кей прекрасно разбиралась в серьезной музыке, демонстрируя в ее оценке острый ум, великолепную память и редкую проницательность суждений. Все это восхищало Гершвина; но было и другое, что восхищало его в ней не меньше, — ее ум, образованность, утонченность, социальное положение, такт и личное обаяние.

Когда он впервые встретил ее, она была замужем за Джеймсом Варбургом, банкиром, с которым она впоследствии развелась. Однажды вечером в 1925 году Мария Розанова, виолончелистка из "Мюзикл Арт Квартет" привела его к ним в дом. Несколько часов подряд он играл для них, а потом резко поднялся со стула и объявил о том, что сегодня ночью отправляется пароходом в Англию. В течение следующего года дружба Кей и Джорджа окрепла. Кей преклонялась перед его гением и была рада возможности в чем-то быть ему полезной. В последующие годы почти всегда, когда он работал, она оказывалась рядом: по его просьбе писала под диктовку; помогала редактировать рукописи и уже опубликованные вещи; осторожно высказывала очень ценные критические замечания; играла с ним дуэтом переложения для двух фортепиано его собственных произведений или сочинения классиков. Она научила его тонко чувствовать и ценить изящество жизни и духовные интересы, а не только музыку. Она нежно заботилась о нем, наполняя его квартиру цветами, и всегда строго следила за тем, чтобы перед каждым его концертом бутоньерка была готова точно в срок. И Гершвин, в свою очередь, был очень близок к тому, чтобы без ума влюбиться в нее, как это, впрочем, часто случалось с ним и раньше с другими женщинами; он хранил преданность ей дольше, чем другим. Он говорил о ней так, как редко о ком-либо еще. И мало кто из женщин мог вдохновить его на такие слова, которые он говорил о ней. Она была единственной из всех, кому он сделал дорогой подарок (две очень дорогие картины), единственной, кому он посвятил одно из своих сочинений — фортепианные переложения своих песен, изданные Саймоном и Шустером.

После смерти Гершвина благодаря своей удивительной памяти она смогла спасти от забвения многие песни и музыкальные идеи, над которыми он работал в ее присутствии и которые отверг. Некоторые из них были использованы после его смерти в фильме "Эта ужасная мисс Пилгрим" (The Shocking Miss Pilgrim). По крайней мере три из них заслуживают право иметь на титуле имена их авторов: Айры и Джорджа Гершвинов: "Разве ты не рад?" (Aren’t You Kind of Glad We Did?), "Тебе, мне, на вечные времена" (For You, For Me, For Evermore) и "Полька залива Бэк-Бей" (The Back Bay Polka). Многочисленные музыкальные идеи Гершвина Кей Свифт тщательно записывала и вместе с другими неиспользованными фрагментами и мелодиями, оставшимися после его смерти, поместила в сейф в конторе д-ра Сирмея у Чэппелла. Однажды д-р Сирмей показал мне эти материалы, и мы их тщательно просмотрели. Я подумал — и тут же сказал об этом д-ру Сирмею, — что Гершвин предпочел бы предать забвению этих "отверженных", особенно потому, что многие из них не более чем простые обрывки идей. (Однако Айра Гершвин сообщил мне, что существуют же более ценные музыкальные номера, отличные от тех, что показал мне д-р Сирмей, и что он собирается найти случай, чтобы показать хотя бы некоторые из них.) Кое-что из этого неиспользованного материала прозвучало в трех песнях, тексты которых написал Айра, в фильме Билли Уайлдера "Целуй меня" (Kiss Me Stupid), вышедшем на экраны в 1964 году. Это не был первоклассный Гершвин, но, как объясняет Айра, по сценарию они были написаны двумя непрофессионалами — "композитор" работал в маленьком городке учителем музыки, а "поэт" — в гараже.

Музыка была всем в его жизни — с нее все начиналось и ею же все заканчивалось. Он любил ее сочинять, играть ее, постоянно говорить о ней. Он гордился ею, когда чувствовал, что она получилась хорошей и не стесняясь говорил об этом. Он был влюблен в свою музыку и со страстью пылкого любовника превозносил достоинства своей возлюбленной. Он рассказывал о себе и своих произведениях с такой объективностью, что, казалось, будто он рассказывает о ком-то другом. Иногда он говорил о Джордже Гершвине в третьем лице, словно Гершвин уже принадлежал истории и он был его единственным поклонником. Такая привязанность позволяла ему делать много искренних признаний и так реагировать, что оценки эти часто цитировались для того, чтобы показать его забавную склонность к самолюбованию. Как-то после одного концерта из произведений Гершвина к нему пришел его приятель и, задыхаясь от восторга, воскликнул, что концерт был "великолепный". Гершвин простодушно спросил: "Просто великолепный — и