Дюма. Быстрый, или Танжер Алжир и Тунис - [30]

Едва мы успели спуститься в капитанскую кают-компанию, как в дверях появился торопливо спустившийся туда в свою очередь Виаль.

"Все в порядке! — сказал он. — Они его все-таки подцепили". — "Кого?" — "Да вашего сына, черт возьми!" — "Моего сына? Где же он?" — "Да там он, высокий светловолосый малый. Я видел его в подзорную трубу".

Мы бросились на палубу: действительно, это был Александр, плывший в лодке, которую я послал на его поиски. Заметив нас, Александр тут же стал подавать нам знаки, не оставлявшие никаких сомнений относительно того, что это был действительно он.

Признаюсь, я почувствовал огромное облегчение. Я ничего не говорил моим спутникам о своих тревогах, но на самом деле беспокоился: прошло около двух недель с тех пор, как мы с Александром расстались, и с того времени до меня доходили лишь довольно тревожные вести о нем.

Он причалил; я ждал его на последней ступеньке трапа. Александр бросился мне на шею, смеющийся и небрежно одетый, словно большой ребенок.

"Честное слово, — заявил он, — еще один день, и ты нашел бы меня мертвым". — "От чего?" — "От скуки". — "Так, значит, Гибралтар настолько ужасен?!" — "Отвратителен". — "Устами младенца глаголет истина", — назидательно произнес Жиро.

Мы поднялись на палубу, бросив лодочнику вознаграждение, вдвое превышавшее обещанное.

А теперь, сударыня, коль скоро Вы непременно желаете знать, что сталось с Александром в эти две недели, прочтите стихи, которые он сочинил в Гибралтаре за сорок восемь часов своей скуки, и если они не поведают Вам всю историю целиком, то, по крайней мере, скажут довольно, чтобы Ваше богатое воображение добавило остальное.

Гибралтар, 24 ноября 1846 года.

Сейчас уже одиннадцать утра,

Что будешь делать, крошка дорогая?

Спуститься в сад как раз пришла пора И там, пока не мучает жара,

Собрать букет для мамы, напевая.

Но вот уж целый месяц говорят,

Что ты увлечена любовью новой,

И уж давно забыт любимый сад,

И розы, что тебя боготворят,

От грусти, словно люди, нездоровы.

Пред зеркалом сидишь ты час и два, Улыбкой заворожена своею.

Огромней этих глаз найдешь едва;

Они таят два черных божества,

Пред коими не только я немею.

Неторопливо крася ноготки,

Меняешь позы словно бы небрежно. Головку занимают пустяки,

Но все движенья сладостно легки,

И можно спятить от улыбки нежной.

И если все же спустишься к цветам,

То соберешь букет теперь не маме. Задумчиво бродить ты будешь там И тайным счастьем с грустью пополам Поделишься с любимыми цветами.

Дитя! Кому ты доверяешь, тот Тебя не вовлечет ли в сеть обмана?

Тебе, быть может, он с улыбкой лжет.

Не от него ли гадкий слух ползет?

Скажу его тебе — другим не стану.

Там, вроде, где гуляли вместе вы,

По саду ты бродила одиноко,

И, будто, стоя средь густой травы, Ромашку ты швырнула в глубь листвы Так, словно с ней расправилась жестоко.

А для меня ромашки хороши,

Какие дама соберет в букете,

Как две друг друга любящих души,

Как два дыханья, слившихся в тиши,

Два сердца… Что есть лучшее на свете?!

Однажды той дорогой шел и я,

Где ты, Офелия, прошла в печали.

Мечты твои хранит садовая скамья: Цветок ты уронила, грусть тая,

Чьи лепестки нас тайною связали.

Их только три осталось от цветка,

Когда я взял его. Какая жалость!

Не пощадила их твоя рука!

Их терпкий запах я вдохнул слегка — Твоих обид дыханье в них осталось.

Я стал ласкать израненный цветок, Испытывая странную усладу.

Его я утешал как только мог,

Чтоб тайн девичьих тоненький росток Доверчиво он выдал мне в награду.

У маргаритки ручкою своей Ты складки бахромы небрежно смяла. Отмстить тебе так захотелось ей,

Что выдать твою тайну поскорей И то ей, бедной, показалось мало.

И все-таки цветку пришлось признать, Что ярко блещут очи под мантильей Как звезды, что твоя прекрасна стать.

И эти похвалы я буду повторять,

Чтоб люди о тебе ни говорили.

Чтоб зависть скрыть, она сказала мне, Почтительно склонившись у дорожки, Что любишь ты мечтать здесь при луне, Что ничего я не найду в стране Изящнее твоей испанской ножки.

Из хитрости пришлось признать цветку, Что ветер, пролетая над Кордовой, Стремясь избыть любовную тоску,

Как розу нежную, твою щеку Спешит ласкать и множить ласки снова.

Что смуглая девическая грудь Таит в себе горячих чувств богатство, Как улей мед. Я не могу уснуть, Стремясь на эту сладость посягнуть И все ж страшась содеять святотатство.

И маргаритка принялась затем То ль врать, то ли выбалтывать такое,

Что лучше бы цветок остался нем!

Лишь повторю я и отнюдь не всем То, что лишило и меня покоя.

Был незамысловат ее рассказ:

Мол, по пути в Севилью из Гранады Какой-то господин в вечерний час Тебя увидел на балконе — щек атлас, Огонь очей и красоту наряда.

Не мог в красотку не влюбиться он!

Он, мол, всю жизнь мечтал найти такую. Бедняга потерял покой и сон,

Ночами приходил под твой балкон И грезил о желанном поцелуе.

Клитандр нежданный делал все что мог, Чтобы с тобою встретиться хоть взглядом. Тебе бросал он за цветком цветок,

Просил на память подарить платок,

Молил хоть час побыть с тобою рядом.

Тебя искал и ночью он и днем В соборе среди дам, в толпе на променаде. Идальго за тобой следил тайком,

Лукавил, подкупал, шел напролом, Страсть под гитару славя в серенаде.