Дюк де Ришелье - [63]

еще не позабыл меня совершенно, я часто сожалел о том, что его не было с нами в поездке по Кубани, его это наверняка бы позабавило. Вы вложили здесь часть Ваших крымских богатств, и я выражаю Вам признательность от Одессы. Вы были созданы и произведены на свет для украшения всех мест, где Вы бываете. Храните добрую память об Одессе, молитесь о процветании Новороссии, и я уверен, что она зацветет, несмотря на графа Румянцева и его прекрасные операции». Далее он в шутливом тоне справляется о барышнях, составлявших свиту графини, и сообщает, что «Рошешуар остался у запорожцев и отращивает себе оселедец на макушке, чем наверняка станет еще больше дорог Александру», а завершает письмо словами: «…знайте, что на берегах Черного моря есть человек, который испытывает к Вам самую неизменную привязанность и льстит себя надеждой, что Вы не откажете ему в дружбе. Ришельё». Кстати, это последнее письмо, в котором Дюк называет Потоцкую «госпожой графиней».

«Здесь в моем саду снова зацвели все розовые кусты, — сообщал он Софии 3 декабря того же года. — Я получил из Петербурга новости, которые меня сильно огорчили и встревожили. Бумаги ужасно упали в цене[42]. Дукат ходит по 9 рублей 10 копеек, в высшей степени тревожно (у Дюка на сохранении в Австрии осталась довольно крупная сумма, поэтому он внимательно следил за курсами валют. — Е. Г.). Одному Богу известно, чем всё это кончится. Пока же призываю Вас во имя нежных чувств, которые к Вам питаю, быть осторожной и тщательно скрывать чувства, которые Вы испытываете. Нельзя допустить, чтобы от Вас услышали хоть слово, способное возбудить подозрения. Сообщайте мне о себе и не бойтесь делать это чаще, поскольку для меня нет большей радости, чем читать Ваши письма. Сохраните драгоценную дружбу, выказанную Вами ко мне и составляющую мое счастье, и верьте, что ничто не сравнится с нежной привязанностью, которая продлится всю мою жизнь. Целую Ваших детей».

Как и многие другие авантюристки, на закате жизни Потоцкая остепенилась — теперь она желала быть добродетельной матерью, занималась благотворительностью, думала о спасении души. И всё же призыв «скрывать чувства»… Действительно ли между двумя этими людьми что-то было — или обреченный на одиночество Арман принимал желаемое за действительное? Во всяком случае, он прекрасно понимал, что вместе им не быть. «Не нужно привыкать видеть Вас слишком часто, когда ты не настолько счастлив, чтобы жить подле Вас, — с горечью писал он Софии 9 декабря в семь часов вечера. — Чтобы развлечься, я отправляюсь в Крым дней через десять…»

(В 1810 году состоялся публичный торг; большую часть земли в окрестностях Массандры, 594 десятины 2025 саженей, купила за 1025 рублей графиня Потоцкая, а оставшуюся 271 десятину — садовод и энтомолог коллежский советник Христиан Христианович Стевен по поручению Ришельё для устройства Императорского ботанического сада.)

Впрочем, многие считали, что у Дюка лишь одна большая страсть — Одесса. Граф де Сен-При утверждал, что Ришельё любил свой город, «как подругу, как любовницу», и не скупился на украшения и подарки, считая, что для нее не может быть ничего слишком прекрасного.

Начиная с 1811 года центральные улицы Одессы с семи часов вечера до полуночи освещались двумя сотнями масляных фонарей, установленных в общественных местах и напротив домов, владельцы которых были согласны платить за это.

Десятого февраля 1810 года состоялось торжественное открытие городского театра, возведение которого началось весной 1805-го под надзором архитектора Франческо Фраполли по проекту француза Тома де Томона, автора ряда зданий в Петербурге, а завершилось в начале лета 1804-го благодаря усилиям Виктора Яковлевича Поджио. На театр, а также госпиталь, сооруженный за два года, он получал от казны дефицитные строительные материалы — мачтовое дерево, кровельное железо; но тратил и свои деньги, которые ему потом возместили, на осуществление собственных инициатив, например, на расширение фундаментов: много — не мало, прочнее будет. Театр открылся представлением одноактной оперы Фрелиха «Новое семейство» и водевилем «Утешенная вдова». При театре имелась певческая школа.

Здание, выдержанное в классическом стиле, было развернуто фасадом к морю и снабжено впечатляющей колоннадой перед главным входом. Зал, имевший форму подковы, мог вместить до восьмисот зрителей: в партере стояло 44 кресла, для благородной публики предназначались три яруса лож и амфитеатр, для прочей — галерка. К сожалению, театр не сохранился — сгорел в 1873 году…

«Зал театра, большого здания с элегантной архитектурой, имел три ряда лож, амфитеатр, как в Парижской опере, и партер, — рассказывает неизменный Рошешуар. — Первые представления были даны польскими актерами; вскоре прибыли итальянские и, наконец, балетная труппа[43]. Главный распорядитель императорского двора, обновляя гардероб Большого театра в Петербурге (императорские театры числились за дворцовым ведомством. — Е. Г.), послал нам комплект костюмов, бывших в употреблении, но еще весьма презентабельных. Для того чтобы использовать их, были составлены две любительские труппы — одна французская, а другая итальянская; я принимал участие в обеих, и не без успеха. Я пел и играл на итальянском языке так, что никто не мог заподозрить во мне иностранное происхождение. Наша молодая французская прима была дочерью Леонарда, знаменитого куафера (парикмахера. —