Дюк де Ришелье - [61]

На следующий день он продолжил свой путь; один казак выехал вперед, чтобы подготовить лошадей и конвой, сменявшийся на каждой заставе. Черкесы, сидевшие в засаде, хотели схватить казака, чтобы узнать от него точные сведения о прибытии Дюка. По счастью, казак вырвался от них и забил тревогу; герцог прибыл на военную заставу, где должен был сменить конвой; казаки, видя его в величайшей опасности, возбужденные ею и любовью к своему командиру, всего сотней яростно набросились на трехсот черкесов, завязался бой, и черкесы обратились в бегство, потеряв своего главаря, сраженного ударом нагайки по голове от командира казаков. Захваченные пленные рассказали все подробности заговора».

В качестве выкупа за Ришельё горцы намеревались потребовать все земли казаков и Анапу. Дюк убедился в их коварстве и в том, как легкомысленно поступил, вверяя им свою жизнь. Он был тронут проявлением любви к нему казаков и их беспримерным мужеством. Слух о засаде донесся до Одессы; всё население (составлявшее тогда 30 тысяч жителей) переполошилось; даже когда стало ясно, что опасность миновала, сотни людей специально отправлялись на прогулку в общественные места, где можно было встретить Дюка, чтобы увидеть его своими глазами и поприветствовать.

Ланжерон, при происшествии не присутствовавший, пересказал всю историю с чужих слов, явно кое-что добавив от себя. Во всяком случае, его версия не во всём согласуется с той, которую сам Ришельё изложил в письме от 1 (13) ноября 1809 года сестре Армандине:

«Да будет Вам известно, дорогой друг, что Ваш брат подвергался великой опасности отправиться в рабство в Черкесию. Надо рассказать Вам эту историйку, которая теперь, когда всё прошло, выглядит пикантно. Я отправился с военной инспекцией на наши границы по Кубани и посетил крепость Анапу (посмотрите на карте, где она находится). Поскольку черкесам, нашим соседям с этой стороны, не понравилось, что мы ею овладели, они досаждали нам всё лето, причем больше обыкновенного. Поскольку эта маленькая война важна и всегда стоит человеческих жизней, я решил провести с ними переговоры. Мы устроили несколько совещаний, и они казались склонны к соглашению, ожидая лишь, как они говорили, утверждения его своими старейшинами; но за всем этим скрывалась подлая измена, ибо как только я улучил момент, чтобы осмотреть заставы, они устроили мне хорошенькую засаду в 500 человек, спрятавшихся в лесу и в камышах. Если бы не один казак, который вовремя их обнаружил, я угодил бы им в лапы. 150 казаков, составлявших мой эскорт, и казаки с соседней заставы обрушились на сих разбойников с такою силой, что разбили их, многих схватили, а ко мне тотчас привели нескольких пленных, в том числе главу отряда, князя самого высокого рождения, от кого я и узнал миленький план сих господ, состоявший в том, чтобы изрубить на куски всех сопровождавших меня, сохранив жизнь лишь мне одному, и увезти меня в горы. У них даже был приготовлен конь, чтобы доставить меня туда с большими удобствами. Он попал к нам в руки, я оставил его себе. Всё это закончилось очень счастливо. Такие мелкие происшествия нарушают монотонность поездки. Можете быть уверены, что я им этого не забуду и что эта милая выходка не сойдет им с рук. Этой зимой, когда снег, покрывающий горы, не позволит им отвести туда женщин и детей, а также скот, я к ним наведаюсь и захвачу как можно больше из всего этого. Если пожелаете, я с первой же оказией пришлю к Вам маленькую черкешенку или даже черкеса; эта самая красивая порода из всех, что я видел».

Трудно утверждать, кто более склонен к художественным преувеличениям — Ланжерон, «убивший» нагайкой главаря отряда из трех сотен черкесов, или Ришельё, «пленивший» князя, стоявшего во главе пятисот головорезов. Видно только, что Дюк при всей своей доброте не был непротивленцем и вполне допускал применение насилия. Однако «улучшить» такими методами «самую красивую породу» людей ему пока не удавалось.

Зато опыты по селекции можно было ставить, например, на овцах. В ноябре Дюк встречал огромное стадо мериносов, чудом добравшееся в Одессу через Дрезден и Краков, которое предстояло разместить севернее города, чтобы положить начало овцеводству в Екатеринославской губернии. (В Крыму этим уже занимался марселец Рувье, обосновавшийся в Кафе с 1798 года и завезший туда в 1804-м баранов-производителей из Испании. Годом позже у него уже было десять тысяч голов овец на 30 тысячах десятин, уступленных из казенных земель. Он же насадил в Крыму лозу из Малаги и делал самое лучшее вино, о чем Ришельё писал Кочубею в 1807 году.)

Братья-швейцарцы Шарль и Марк Огюст Пикте де Рошмон посетили в 1787 году Англию и были поражены экономическим и промышленным развитием этой страны. Вернувшись в Женеву, Шарль приобрел поместье в 75 гектаров в Ланей и сделался агрономом, занявшись возделыванием кукурузы, доселе неведомой в этих краях. Однако основные усилия они с женой сосредоточили на разведении овец-мериносов: Рошмон улучшил породу за счет скрещиваний и получил более тонкую шерсть. В 1806 году в окрестностях Женевы паслось уже более 9600 овец, приносивших своему владельцу неплохой доход. На ткацких станках, разработанных им же, производили более легкие, мягкие (и дорогие) ткани, чем английские.