Дьявол Цивилизации - [14]

Министр рассмеялся.

— Ну, товарищ Артемьянц, отдаешь Моторина?

На мгновение в зале коллегии наступила гробовая тишина, которую нарушил сам же министр, хитро улыбнувшись:

— Только мухи и не хватает в этой тишине… Ну, Артур Николаевич, мы ждем…

Алексей Иванович Моторин ощущал легкое поташнивание, сидел затаив дыхание и ждал решения своей судьбы, которую, выходит, сам же своими руками и сотворил. Собственно, беспокоило Моторина не то, что его передадут в другой Главк. «Где бы ни работать, лишь бы работать», — любил говаривать он, переиначив известную поговорку. Но вместе с тем он прекрасно понимал, что Дубов не простит ему, Моторину, столь внезапно свалившейся колоссальной и ответственнейшей работы. Это уж точно! Работу Дубов, конечно, худо-бедно, будет волочь, но вот Моторина наверняка «съест». Или, во всяком случае, будет пытаться это сделать.

«Ах!.. — думал Алексей Иванович сокрушенно. — Давно ведь сказано: «Инициатива наказуема!..» Вот оно где вылезло!.. Ну, Артур, не продай!..»

Чувствовалось, что Артемьянцу очень не хватает сейчас куска рафинада. Пососать бы, макнув в чай, подумать в красноватом сумраке своего кабинета… Но вот беда — министр торопит…

Артур Николаевич встал как-то нехотя, будто с немалым грузом за плечами, и, тяжело опершись руками о стол и глядя вниз перед собой, сказал глуховатым голосом:

— Я думаю, Сидор Иванович, это будет правильно… Или отдавать, или не отдавать вовсе…

— Ты что-то крутишь, Артемьянц… Говори, пожалуйста, прямо. Отдаешь — отдел?

— Отдаю! — рубанул Артемьянц и сел, будто подкошенный.

После коллегии он с мученическим выражением на лице подошел к Моторику, обнял его, приложившись плохо выбритой щекой к щеке Алексея Ивановича и корябнув его словно наждаком. Потом, как-то виновато и беззвучно смеясь, сказал:

— Ах, Алексей!.. Мне так жаль расставаться с тобой… Но, видно, судьба…

У Моторина при этом до боли сжалось в груди, и он стал совершенно некстати бубнить какие-то слова благодарности. Но Артемьянц уже не слушал. Посчитав, что попрощался и отдал долг вежливости бывшему подчиненному, посерьезнел вдруг и пританцовывающей походкой, изящно придерживая большими и указательными пальцами лацканы пиджака, пошел прочь с «чистой половины».

В Главке у товарища Дубова для Моторина все переменилось, да так внезапно, что это походило на чудо. Злое чудо.

Если к Артемьянцу, как частенько говаривали сослуживцы, Алексей Иванович дверь «ногой открывал», слушали его там открыв рот и уходил он от начальства всегда обласканный и окрыленный, то у товарища Дубова стало все как раз наоборот. Чуть только откроет дверь к нему Алексей Иванович, как старик тут же вскакивает и закидывает голову назад. Пытаясь стянуть с левого глаза опавшее веко, заливается таким самозабвенным, на высокой ноте, гневным криком, из которого только и можно понять:

— Я вас не звал!.. Какого черта?.. Подите вон!.. — что у Моторина сразу темнеет в глазах, а в груди сердце заходится.

Понял вскоре Моторин, что дело у него в новом Главке, не пойдет, работы не будет. Перестал он ходить к товарищу Дубову и начал потихоньку подыскивать себе место.

Как это бывает часто в жизни, топая по улице и размышляя о превратностях судьбы, Моторин совершенно случайно встретил своего старого приятеля. Это был Зельцинский, в далеком, почти археологическом прошлом директор какого-то проектного института. Теперь Зельцинский работал в Госплане, добирая последние свои предпенсионные годы. Он-то и рекомендовал Алексея Ивановича в Госплан на должность старшего эксперта.

Формальности тянулись месяца полтора. Наконец Коллегия Госплана утвердила кандидатуру Алексея Ивановича, и он, полный светлого чувства в душе и надежд на то, что сможет развернуться в полную силу, начал свой первый рабочий день на новом месте.

Алексей Иванович и раньше еще, работая в Главэлектро, успел познакомиться с начальником своего теперешнего подотдела товарищем Мурлоцким. Мурлоцкий был мужик громадный, с жирным скучным лицом, с густой черной шевелюрой без признаков седины, с белесоватой синевой на толстых, тщательно выбритых щеках. Волосы росли на этом мужике буйно, да и сам он вымахал чуть не под потолок. Толстые роговые очки делали его еще более солидным.

Мурлоцкий встал навстречу Моторину, грозно сверкнул лупами роговых очков и удивительно слабо для такого, как он, гиганта пожал руку Алексея Ивановича своей огромной рукой, расхлябанной и ослабевшей от длительной канцелярской работы.

— Вот пришел трудиться, — бодро выпалил Моторин, но тут же в смущении поперхнулся, не закончив фразу, однако всем своим видом показывал, что готов горы свернуть.

— Поздравляю! — устало пробасил Мурлоцкий и опустился в полукресло, поерзав задом и поудобнее пристраивая его к сиденью. — Садись, товарищ Моторин, побеседуем.

Алексей Иванович сел, ощущая суетность во всем существе своем и какую-то холуйскую готовность служить в новом деле старательно и подобострастно, хотя сам при этом как бы со стороны наблюдал и подсмеивался над собою.

Мурлоцкий сидел, положив руки, взятые в замок, на девственно голую столешницу массивного двухтумбового стола, и басил. Моторин смотрел на него, слушал, но при этом особенно отчетливо видел голый, без единой бумажки стол начальника подотдела. Стол этот как бы застрял занозой в мозгу у Моторина, и где-то третьим планом бубнилось само по себе: «Голый стол… Голый стол…»