Двойной контроль - [8]

Радовало и то, что книгу Оливии вот-вот опубликуют, хотя продадут в лучшем случае шестьсот экземпляров, а рецензия появится только в журнале «Современная биология». Люси же хотелось более широкомасштабных перемен. Не далее как вчера коллега рассказывал ей о том, что хлопчатник, выращенный из семян с кустов, пораженных долгоносиком, приобретает устойчивость к воздействию вредителей. Создание семенного фонда с эпигенетически приобретенными чертами произвело бы революционный переворот в сельском хозяйстве, поскольку опиралось на природные защитные механизмы, а не на стандартные методы жесткой гибридизации и генной модификации. Перспективные разработки в области генной модификации столкнулись с яростным сопротивлением потребителей. Исследователи из «Монсанто» после дефолианта «Эйджент-оранж» решили не останавливаться на достигнутом и занялись созданием так называемых семян-терминаторов, что не вызвало восторга ни у кого, кроме совета директоров компании, и в конце концов производство этих семян запретили.

Самолет начал выруливать на взлетную полосу. За иллюминатором проплывали лайнеры у терминала, деловитые буксировщики и вспышки тормозных фар, отраженные в мокром асфальте. Люси напряглась всем телом, будто только что вспомнила, что идет в одной связке с напарницей, которая оступилась и тянет ее вниз за собой, хотя до вершины осталось всего несколько шагов. Ностальгия, совершенно несвойственная Люси, сейчас увлекала ее в бездну неожиданно щемящих воспоминаний: белая и зеленая кафельная плитка в Нейтановой ванной комнате; энергичное, утомительное однообразие разговоров с его матерью; кафе на углу, где Люси выпила столько дрянного кофе, что его хватило бы на заправку целого самолета; причал, на котором младшая сестра Нейтана призналась, что предыдущим вечером лишилась девственности; великолепие золоченой адекватности ее прошлого существования; семейство, которое удочерило ее, но теперь вычеркнуло из своей жизни.

Самолет взлетел, и рев двигателя прозвучал в ушах Люси предсмертным воплем напарницы по связке, а потом Люси словно бы сорвала с пояса нож, полоснула по веревке, и вопль затих. Нет, не будем об этом. Об этом просто не будем. Лучше попросить еще одну «Кровавую Мэри», чтобы успокоить ноющие мышцы и поскорее заснуть.

3

В переполненном вагоне пятничного поезда Оливия пыталась вычитывать гранки. Проверив приведенную цитату из Сванте Пэабо: «Открою маленький грязный секрет геномики: нам не известно ничего, точнее, практически ничего о том, как наш геном превращает вещество в отдельно взятое, живое и дышащее существо»[2], она отложила листы и отдалась во власть грез, преследовавших ее от Оксфорда до Лондона и вот теперь снова вернувшихся на пути в Хоршем.

Охваченная нервным возбуждением при мысли о том, что она проведет выходные с новым любовником, Оливия смотрела в окно – прерывистые пригороды, футбольные поля, садики у домов, промышленные зоны, рощицы, мечтающие о сельской жизни, раздутые серебристые граффити на кирпичной стене, двойная скорость, двойной перестук и внезапная близость состава, пронесшегося в противоположном направлении, – казалось, Лондон так и будет тянуться, пока наконец не сползет в море. Ей пришлось признать, что она безумно увлечена Фрэнсисом, влюблена в него до сумасшествия: трудно было подыскать выражение, в котором не сквозил бы оттенок укоризны. Переход или погружение в субъективность другой личности – разумеется, если такое возможно – всегда возбуждает и пугает. Для начала необходимо, чтобы за этой субъективностью стояла личность, а не набор фрагментов, ограничений и заблуждений; более того, очень важно не утратить себя, стремглав бросаясь к сияющему озеру, на поверку зачастую оказывающемуся лужицей грязи, над которой жужжат мухи. Даже если забыть о возможном смятении и разочаровании, такое перемещение логически невозможно. Как по-настоящему погрузиться в субъективность другой личности? Однако же эта невозможность представлялась излишне схоластической, если помнить о способности вообразить и прочувствовать другой образ существования. Оливия часто ощущала эфемерные связи, то и дело возникающие между ее разумом и разумами окружающих, но соблазн превратить эти радуги в более прочные мостики возникал очень редко. Сейчас это желание, не подкрепленное какими-либо доказательствами, чем-то напоминало приступ морской болезни: Оливию швыряло от безосновательного блаженства к безосновательному отчаянию, от грез о счастье до грез об утрате счастья, покамест еще неведомого.

Она снова взялась за гранки своей книги об эпигенетике. Монотонный труд внезапно представился ей своего рода убежищем. С тех пор как двадцать лет назад, на пороге нового тысячелетия, утопически настроенные умы восторженно встретили завершение работы над проектом «Геном человека», поиск генов, отвечающих за то или иное желание, болезнь, склонность или физическую характеристику, за редкими исключениями продолжал оставаться безуспешным. Когда Сванте Пэабо возглавил проект по изучению генома шимпанзе, то надеялся обнаружить «любопытные генетические предпосылки, отличающие человека от других животных», но в конце концов, после публикации отсеквенированного генома шимпанзе, признал, что из полученных данных «невозможно получить ответ на вопрос, почему мы так отличаемся от шимпанзе». Как выяснилось, почти все наши гены сходны не только с генами приматов, но и с генами наших весьма отдаленных сородичей. Гены, содержащие гомеобокс – последовательность ДНК, вовлеченную в регуляцию развития и положения конечностей и других частей тела, – практически идентичны у дрозофил, рептилий, мышей и человека. Меньше всего изменений обнаружилось там, где надеялись увидеть наибольшую вариативность. Способность человека к мышлению и самосознанию не зависит от количества генов. Полное секвенирование человеческого генома выявило двадцать три тысячи активных генов, примерно столько же, сколько в геноме голотурии, но значительно меньше, чем сорок тысяч генов в геноме риса.