Двойной карамболь - [7]

Но возвращался он поздоровевшим, думая, что исцелился навсегда и рассказывал о своих похождениях только следующей весной, когда начинал чувствовать приближение очередного приступа.

— Что бы ты там ни думал по своей профессии, — говорил мне, — но после маршрута остается чувство, будто Массив пытается от меня чего-то добиться, как дрессировщик от зверя: а я не пойму чего.

В прошлом году он снова собирался на очередной маршрут, укладывая снаряжение. Вдруг полоска света с лестничной площадки бесшумно пронизала прихожую и цепочка цветных карабинов, среди разбросанного альпинистского снаряжения, засияла радугой. В дверном проеме появился Ленька. Рот его раскрылся от проглоченного слова, руки непроизвольно потянулись к цепочке. Длинный и жидкий, как полугодовалый дог, юнец сглотнув слюну и жалобно проскулил:

— Дядь Коть, возьми меня с собой!

— Молод еще, — не оборачиваясь, ответил Костя. — Вот следующей весной, если закончишь школу без троек…

Ленькины глаза помутнели от обиды. Условие было невыполнимым для закоренелого троечника. И вдруг приснилось Варнакову, что он поднимается на перевал вместе с племянником. И полегчало на несколько дней.

Я знал, что Костя любит своего племянника как младшего брата. И Ленька, выросший без отца, всю свою тягу к взрослому мужчине отдал деду и «дяде Коте». Разница в их возрасте была всего-то лет в десять, потому и дядей Ленька называл Костю шутя.

Когда я услышал, что Варнаков берет с собой в горы племянника, мне стало немного не по себе. Я встретился с ним перед маршрутом, еще не задал ни одного вопроса, а он стал жаловаться и оправдываться, что мать с сестрой пристали: своди да своди в горы. Ленька и самовольно может уйти, если захочет — разве в горах у него может быть друг надежней родного дядьки?

Я кивал, соглашался, исподтишка заглядывая в его глаза. Не страх был в них, там мельтешил ужас. Костя смотрел мимо и еще отчаянней доказывал мне, что не мог не согласился взять племянника. Я же опять не имел ни времени, ни желания идти с ними и молчал, с жутковатым любопытством ожидая развязки. Дома открыл наугад настольную книгу и прочитал: «Грех она лишь один совершила, а после зло одно новым злом исправляла!» «О Медее? Или обо мне? Или о Варнакове?» — подумал с неприятным предчувствием, откладывая книгу в сторону.

* * *

Вдалеке ненавязчиво рокотала река, робко попискивали комары над головой. Дождь то тарабанил по тенту, то стихал. Мокрый ветер цеплялся за вершины промозглых елей. Варнаков наглухо застегнул вход в палатку, смакуя миг, когда ляжет и радостно уснет, как всегда засыпал в горах на пути к Массиву.

За палаткой слышны были потрескивание костра, смех, бренчание гитары. Это плотогоны расположились рядом. Два раза они подходили и приглашали к своему костру, но Костя, надеясь уснуть, отказался.

Ленька тоже не пошел, пока он был образцово дисциплинирован.

— Спишь?

— Не спится. Комары пищат, — пробубнил племянник и выбрался из спального мешка.

— Сходи к плотогонам, — добродушно разрешил Варнаков. И добавил строже: — Но в четыре подъем. Завтра весь день ишачить.

Ленька покладисто вздохнул, стал натягивать ботинки. Палатка содрогалась от его неловких движений. По воплям и хохоту у костра Варнаков понял, что племянника приняли в компанию без проволочек.

Но уснуть ему не удавалось: мешали плотогоны. Кто-то бубнил, неинтересно рассказывая известные горные байки Дождь все так же постукивал по тенту мелкими зарядами. Совсем рядом прочавкали чьи-то ботинки, задели растяжку, палатка дернулась.

Ленька чертыхнулся.

— Дядь Коть! Пойдем к ним. Все равно не спишь! Пойдем, а?

Одному не то.

Варнаков поворчал, но стал собираться, удивляясь своей покладистости. Он обулся, накинул штормовку и направился к костру.

Ленька полез в палатку, предусмотрительно сунул в карман горсть карамелек, прихватил две кружки.

Было самое время для историй странных, для историй страшных.

Подойдя к костру, Варнаков догадался по притихшему кругу возле огня, по монотонному голосу, что в компании та самая атмосфера, и поэтому постарался подойти тише, не нарушить ее. — …а турист слышит: кто-то ходит, — говорил парень с густой бородой, из которой торчал лишь облупившийся нос, блестели глаза, вытаращенные от поддельного страха. — Думает: может, кто из наших возвращается? Только собрался, значит, спросить. А тут под полог просовывается огромная рука — черная, вся в ссадинах, царапинах — и давай нащупывать застежки, открывать вход… Палатка распахивается, а там…

Варнаков подошел вплотную к плотогонам, хотел незаметно протиснуться к костру. Одна из девчонок обернулась… Затем даже уши заложило от визга. Бородатый откинулся назад, в щетине блеснули зубы.

В следующий миг промозглый воздух дрогнул от хохота. Рассказчик, схватившись за живот, ритмично откидывался и сгибался к огню, рискуя опалить бороду.

Варнаков сел, будто ничего не случилось, налил чай в кружку, отхлебнул, спросил насмешливо:

— Как через пороги пойдете, если от людей шарахаетесь?

И Ленька за спиной, смелый от незнания жизни, язвительно хихикнул:

— А они с завязанными глазами…

Ему, конечно, добродушно простили шутку. Хоть и утверждал, что ему восемнадцать и ростом с каланчу, на мордяшке написано — школяр!