Двойное проникновение (double penetration). или Записки юного негодяя - [45]

– Гриня, колись, у тебя что, есть деньги, чтобы так себя вести? Тебе есть чем заплатить своей совести? – восхитился Иванов: всякий успех он измерял в твердой валюте.

Кочетков, сам наполовину еврей, а также агностик и ярый либерал, тут же признался в любви к Грине и его теории людей и нелюдей, которая, по его мнению, наглядно объясняла, почему в России невозможно построить демократию, ведь законы человеческого сообщества нельзя применить к миру животных.

Глядя на весь этот маскарад самолюбий, я нисколько не удивился, когда Иванов решил переменить тему и неожиданно признался, что хотел бы попробовать секс с трансвеститом, а для этого собирается после Израиля отправиться в Таиланд. И, словно желая усилить впечатление от своей откровенности, пригласил всех присутствующих поучаствовать в секс-авантюре. Его поддержал лишь Кочетков, который, попыхивая неизменной трубкой с ароматизированным табаком, красноречиво выдал: «Ой, Леха, не надо меня уговаривать, я и так соглашусь!» Женская половина возмущенно заголосила; громче всех возражала Лера, так как получалось, что ее женские достоинства Иванов совершенно не оценил.

Забегая вперед, расскажу, чем вся эта затея закончилась. Через две недели после возвращения на родину Иванов с Кочетковым отправились в Паттайю, столицу таиландской секс-индустрии, где, прошерстив все бордели на знаменитой Walking street, сняли двух леди-бой «неземной красоты», с которыми попытались «потерять невинность». У Кочеткова получилось, у Иванова – нет (то ли от страха заразиться какой-нибудь дрянью, то ли от внутренней брезгливости), отчего он пришел в полное отчаяние. Вернувшись домой, попробовал повторить опыт, уже в Москве снял в ночном клубе трансвестита и отправился к нему в квартиру, где в сильном подпитии предался практическому изучению отличий секса с мужчиной от секса с женщиной. Во время разучивания па-де-буре и па-де-де в квартиру без лишнего шума проникли три активных содомита, сообщники хозяина квартиры, схватили Иванова, пока он не сообразил, что к чему, привязали его ноги к ногам его любовника и устроили настоящий па-де-катр (как говорит просвещенный бомонд в Большом театре), жестоко изнасиловав «в очередь»; к ужасу Иванова, от страха и волнения ему это понравилось; сумев вырваться и убежать, несчастный пытался забыть гомосексуальный опыт, прибегнув к помощи психотерапевтов и сильнодействующих лекарств, но нельзя откупиться от несчастья одними лишь пилюлями. В конце концов он принялся самоотверженно посещать гей-вечеринки, переодеваться в женское белье и бескорыстно отдаваться всем желающим, завел нескольких любовников и утратил интерес к противоположному полу.

Тут в разговор снова встрял Гроссман, опрометчиво заявив Грине, что русский коммунизм был всего лишь промежуточной стадией для построения в России моносионистского государства: евреи со всего мира стекались под красные знамена большевиков строить свое государство. Но как только возник Израиль, они побежали из России, словно крысы с обреченного корабля, так как смысл дальнейшего существования советского режима для них отпал. В результате вся интернациональная пропаганда и демагогия у нас забылись, а сам режим медленно, но верно выродился в угрюмого двойника фашизма с ярко антисемитской корневой идеологией.

И ведь что характерно, все мы были внутренне солидарны с Гроссманом, так как отчетливо понимали, что речь идет вовсе не о евреях как таковых, а о праве одних людей менять свою Родину на любую другую, что приглянулась им для лучшей жизни, и об остальных, кто таким правом не обладал: кто прикован к месту, где родился, намертво, до гробовой доски.

А Гриня ему с улыбочкой, как ни в чем не бывало:

– Щас я сделаю вам скандал, вам будет всем весело. – Хихикнул так гаденько и заявил: – А вы знаете, что у вашего обожаемого Сталина посмертно обнаружили дифаллию? И что он был параноиком, место которого – в дурдоме? Только об этом у вас запрещено говорить. Прикиньте? Тридцать лет вами управлял сумасшедший, да еще и нерусский. Нацмен! Вы жалуетесь, что вам все время кто-то мешает – то евреи, то американцы, европейцы, кавказцы, – а вот у нас здесь одни только евреи. Поэтому не на кого жаловаться, кроме как на себя. Приходится поневоле делом заниматься.

И тут черт дернул меня поинтересоваться:

– А что эта такое – дифаллия?

Кто же знал, что это врожденное уродство, когда у мужчины вместо одного члена целых два. Совсем как в мире номер два, но там люди сами себя уродовали ради удовольствия, а тут – генетическая аномалия. Как я и говорил, когда мы проникаем в другие миры, одновременно они проникают в наш: я всегда знал, что такая чудовищная креатура, как Сталин, откуда-то оттуда, из антимиров.

Новость Грини сразила всех наповал: он словно нагадил нам прямиком в душу; так что пришлось хорошенько напиться, чтобы дезинфицировать дерьмо, которым он нас напичкал.

Следующим утром я покинул Израиль, вылетев из аэропорта Бен-Гурион в Прагу: я это сделал по-английски, не прощаясь с соотечественниками, чтобы себя не травмировать. В Праге остановился на Вацлавской площади в отеле Ambassador Zlata Husa в номере люкс, оплатив его из денег, экспроприированных у Грини с Яшей, а затем отправился в казино испытать удачу. Проиграл триста евро и понял, что рассчитывать осталось только на любовь, тем более что мне предстояло встретиться с Олькой, моим любимым животным, освободив его из плена злого мага Хомякова. Но для этого не хватало самой малости – моего Посейдона.