Двадцатый век. Изгнанники: Пятикнижие Исааково. Вдали от Толедо. Прощай, Шанхай! - [257]
Парадоксально, но факт: именно дни и месяцы всеобщей депрессии стали периодом расцвета для «филармонии» Теодора Вайсберга. Скрипач безвозвратно потерял все — от Элизабет до последней надежды выжить — и потому без оглядки ушел в спасительный мир музыки. Японские военные альпинисты все-таки взобрались на развалины водонапорной башни и спустили вниз останки двоих ее защитников. Бывший флейтист Симон Циннер погиб, и оркестр лишился своего организационного гения. Но чтобы собрать музыкантов, уже не требовались особые усилия: большинство из них были безработными и сами спрашивали, когда пагода-синагога будет свободна для очередной репетиции. Полуголодные, они, казалось, играли с особенным вдохновением, и время от времени аббатисе Антонии удавалось выделить для них по тарелке супа или миске рисовой каши.
Так бывает, что именно в момент полной безнадежности и отчаяния, когда положение кажется совершенно безвыходным, ситуация резко и в корне меняется. Ночь особенно темна перед рассветом. А в тот прекрасный солнечный день оркестр Хонкю играл в несколько странном составе, далеком от каких бы то ни было представлений о филармоничности, и не в синагоге, а прямо во дворе завода металлоконструкций. Под управлением Теодора Вайсберга он исполнял коронный номер кармелиток — «На прекрасном голубом Дунае». Благодарные монахини смешались с оркестрантами. В музыкальном отношении результаты были далеки от идеала, но никто не обращал внимания на такие мелочи. Сотни пар вальсировали по утоптанной до каменной твердости голой земле, чувствуя себя как на весеннем балу Венской оперы.
Было 9 мая 1945 года. Днем раньше война в Европе закончилась.
Когда беженцы из Германии и Австрии прибывали в Шанхай, китаянки-монахини встречали их этим вальсом, а теперь они готовились проводить их в обратный путь.
Давно, уже очень давно эти люди не ощущали себя по-настоящему счастливыми. Пришел конец их мытарствам среди невиданного, беспрецедентного в истории человечества всемирного бедствия. В веселом танце кружились стар и млад, и сердца их замирали от счастливого предчувствия: скоро домой!
Вот тогда-то и разразилась очередная трагедия, оставшаяся в памяти всех, кого она коснулась, как самый ужасный день их жизни. Небо вдруг потемнело: сотни бомбардировщиков волна за волной заходили на город, расстилая над ним бомбовый ковер.
— Японцы! — крикнул кто-то. — В укрытие!
Началось паническое, беспорядочное метание. У многих мелькнула одна и та же мысль: вот, на Западе, в Европе, Германия уже капитулировала, а эти что? Решили показать, кто хозяева положения? Но зачем бомбить Шанхай, он же и так у них в руках?!
Как горько они ошибались: это были не японские самолеты.
Поднимаясь с базы на только что занятой Окинаве, американские «летающие крепости» волна за волной шли на Шанхай и систематически разрушали его до основания. По всей протяженности Нанкинской улицы фасады домов обрушились на мостовую, обнажив, как на театральной сцене, спальни, кухни, внутренности гостиниц, ресторанов и магазинов… Обезумев от ужаса, люди метались в непроницаемо-черном дыму среди валившихся на них стен и пламени вспыхнувшего пожара под неумолчный, сводящий с ума гул бомбардировщиков. А рейд все не кончался — волна за волной, волна за волной сбрасывали свой смертоносный груз самолеты. Методично, спокойно, беспрепятственно: ведь японская противовоздушная оборона была совершенно подавлена.
Никто не знает — то ли американские пилоты приняли что-то в Хонкю за военный объект, то ли болван-навигатор дал им ошибочные координаты, но последняя ковровая бомбежка обрушилась именно на этот район, причем на самый центр Зоны, на Внутренний город!
Перенаселенный квартал, где люди ютились в саманных и дощатых лачужках, буквально взлетел на воздух. Дым, пыль, крики, детский плач — какофония войны, над которой доминировал равномерный, мощный, устрашающий рев самолетов. Но вот кто-то узнал огромные американские «летающие крепости», столь отличные от маленьких, юрких японских самолетов. Только тогда до людей, всего несколько минут тому назад вальсировавших под музыку Штрауса, дошла парадоксальная, абсурдная, совершенно бессмысленная истина: Америка уничтожала тех, кто связывал с нею все свои надежды!
Раввин Лео Левин взобрался на крышу своей импровизированной синагоги, уже горевшей однажды во время японских бомбардировок, и грозил кулаком небу, крича:
— Сволочи! Идиоты недоделанные! Вы что, не видите, куда падают ваши бомбы?! Эй, слышите меня, мерзавцы несчастные?!
Но мерзавцы его не слышали. С такой высоты вряд ли кто-нибудь из них вообще заметил маленького взлохмаченного человечка, грозившего им кулаками с крыши какой-то пагоды…
Несколько десятков обитателей гетто погибли. Профессор Мендель, засучив рукава, боролся за жизнь раненых. Как могли, ему помогали женщины: еврейки, китаянки-монахини… Они рвали на полосы простыни и рубашки, ведь других перевязочных материалов не было. На дезинфекцию шла рисовая водка, которую принесли из разбитых бомбами уличных забегаловок, а раненых, за неимением кипяченой воды, умывали даже пивом.
Яркий литературный дебют: книга сразу оказалась в американских, а потом и мировых списках бестселлеров. Эмира – молодая чернокожая выпускница университета – подрабатывает бебиситтером, присматривая за маленькой дочерью успешной бизнес-леди Аликс. Однажды поздним вечером Аликс просит Эмиру срочно увести девочку из дома, потому что случилось ЧП. Эмира ведет подопечную в торговый центр, от скуки они начинают танцевать под музыку из мобильника. Охранник, увидев белую девочку в сопровождении чернокожей девицы, решает, что ребенка похитили, и пытается задержать Эмиру.
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Некий писатель пытается воссоздать последний день жизни Самуэля – молодого человека, внезапно погибшего (покончившего с собой?) в автокатастрофе. В рассказах друзей, любимой девушки, родственников и соседей вырисовываются разные грани его личности: любящий внук, бюрократ поневоле, преданный друг, нелепый позер, влюбленный, готовый на все ради своей девушки… Что же остается от всех наших мимолетных воспоминаний? И что скрывается за тем, чего мы не помним? Это роман о любви и дружбе, предательстве и насилии, горе от потери близкого человека и одиночестве, о быстротечности времени и свойствах нашей памяти. Юнас Хассен Кемири (р.
Журналистка Эбба Линдквист переживает личностный кризис – она, специалист по семейным отношениям, образцовая жена и мать, поддается влечению к вновь возникшему в ее жизни кумиру юности, некогда популярному рок-музыканту. Ради него она бросает все, чего достигла за эти годы и что так яро отстаивала. Но отношения с человеком, чья жизненная позиция слишком сильно отличается от того, к чему она привыкла, не складываются гармонично. Доходит до того, что Эббе приходится посещать психотерапевта. И тут она получает заказ – написать статью об отношениях в длиною в жизнь.
Истории о том, как жизнь становится смертью и как после смерти все только начинается. Перерождение во всех его немыслимых формах. Черный юмор и бесконечная надежда.
Рассказ о том, как прогулка по морскому побережью превращается в жизненный путь.
Безымянный герой романа С. Игова «Олени» — в мировой словесности не одинок. Гётевский Вертер; Треплев из «Чайки» Чехова; «великий Гэтсби» Скотта Фицджеральда… История несовместности иллюзорной мечты и «тысячелетия на дворе» — многолика и бесконечна. Еще одна подобная история, весьма небанально изложенная, — и составляет содержание романа. «Тот непонятный ужас, который я пережил прошлым летом, показался мне знаком того, что человек никуда не может скрыться от реального ужаса действительности», — говорит его герой.
Две повести Виктора Паскова, составившие эту книгу, — своеобразный диалог автора с самим собой. А два ее героя — два мальчика, умные не по годам, — две «модели», сегодня еще более явные, чем тридцать лет назад. Ребенок таков, каков мир и люди в нем. Фарисейство и ложь, в которых проходит жизнь Александра («Незрелые убийства»), — и открытость и честность, дарованные Виктору («Баллада о Георге Хениге»). Год спустя после опубликования первой повести (1986), в которой были увидены лишь цинизм и скандальность, а на самом деле — горечь и трезвость, — Пасков сам себе (и своим читателям!) ответил «Балладой…», с этим ее почти наивным романтизмом, также не исключившим ни трезвости, ни реалистичности, но осененным честью и благородством.
Знаменитый роман Теодоры Димовой по счастливому стечению обстоятельств написан в Болгарии. Хотя, как кажется, мог бы появиться в любой из тех стран мира, которые сегодня принято называть «цивилизованными». Например — в России… Роман Димовой написан с цветаевской неистовостью и бесстрашием — и с цветаевской исповедальностью. С неженской — тоже цветаевской — силой. Впрочем, как знать… Может, как раз — женской. Недаром роман называется «Матери».
«Это — мираж, дым, фикция!.. Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе не существует!.. Разруха сидит… в головах!» Этот несуществующий эпиграф к роману Владимира Зарева — из повести Булгакова «Собачье сердце». Зарев рассказывает историю двойного фиаско: абсолютно вписавшегося в «новую жизнь» бизнесмена Бояна Тилева и столь же абсолютно не вписавшегося в нее писателя Мартина Сестримского. Их жизни воссозданы с почти документалистской тщательностью, снимающей опасность примитивного морализаторства.