Двадцать веселых рассказов и один грустный - [5]
В тот день дон Кино устал больше обычного и не имел никакого желания подниматься к одинокому дому Лежебоки. Но тут этот последний, будто ворон, показался на краю обрыва, где из-под утоптанной тяжести только-только начавшего таять снега уже пробивалась трава. Священник заметил его. Лежебока тоже увидел священника.
– Лежебока, – крикнул дон Кино, – я никак не могу к тебе подняться. Будь добр, позволь мне благословить твой дом отсюда.
– Не трудитесь, преподобный, в этом нет нужды, ступайте себе.
Священник, однако, подумал о приношении и возжелал выполнить свой долг, но решил, что делать это всё-таки будет издалека.
– Нет, Лежебока. Нужно, чтобы каждый дом был благословлён, особенно твой.
– Ах да, мой-то, ясное дело...
– Ну вот и договорились!
– Так поднимайтесь и благословляйте!
– Но я не смогу туда забраться! Я благословлю его отсюда, снизу. Благословения легко минуют семь стен, снег, ветер и дойдут до дома, я же – нет.
– Ладно, делайте как хотите, преподобный.
Услыхав такой ответ, дон Кино произнёс ритуальные формулы, взмахнул кропилом, поднял взгляд на гнездо Лежебоки, пробормотал «In nomine Patris», окропил воздух перед собой и тем завершил труды. Потом он сунул свой инструмент в ведёрко, сложил руки рупором, чтобы Лежебока лучше его слышал, и крикнул:
– Приношение можешь занести в дом священника, как будешь в деревне.
– Нет уж, преподобный, – отвечал ему Лежебока, – я лучше сейчас отдам. Погодите только, я мигом, - а сам неторопливо направился в кухню. Священник застыл в ожидании. Вскоре Лежебока вернулся, держа что-то под мышкой. Он наклонился к краю обрыва и сказал:
– Дон Кино, вы оттуда посылаете благословения, я же отсюда пошлю вам приношение, - и, вскинув над головой круг выдержанного сыра, что было сил бросил его прямо в священника. Сыр покатился по склону, моментально набрав скорость. На каждой кочке он подпрыгивал, будто кенгуру, и вертелся, будто ярмарочная шутиха. Священник и алтарники едва успели отпрыгнуть в стороны. Круг сыра пролетел мимо них быстрее ветра. Словно полная луна, катился он по направлению к Вайонту, что лежал в километре с лишним ниже по склону. Но туда ему не суждено было добраться: подпрыгнув на последней кочке, сыр распался на куски, ударившись о стену попавшейся на пути бревенчатой хижины. Дон Кино печально закусил губу, поняв, что с Лежебокой не ничего не поделаешь.
– Негодяй! – выкрикнул он, – Ничем тебя не изменишь! Так пусть же ад будет тебе домом!
– А я уже там, дон Кино! Я уж, почитай, шестьдесят два года в аду живу...
Между тем вниз по склону в надежде до отвала наесться сыра неслись привлечённые ароматом кошки. Их было множество, но драк они не затевали: еды хватило на всех.
3
Мешки
И вот настало время перебираться на высокогорные пастбища. Их было четыре: Фонтана и плато Мелуццо, Ронкада и Бреголина.
Использовались они попарно: с июня по июль – первые два, в нижней части Чимольянской долины, в августе и сентябре – два других, расположенные выше, на отдалённом плато Бреголина. Хижины на пастбищах исправно принимали пастухов, пока двадцать лет назад последний из них не умер и на эти старые домики не опустились тишина и забвение.
В наши дни приют Фонтана, куда можно добраться на машине, на все лето становится агротуристической гостиницей, зимой же молчаливо наблюдает за снегопадами и прислушивается к завываниям ветра.
Приют на плато Мелуццо служит теперь убежищем для туристов, застигнутых внезапной грозой, или влюблённых, ищущих уединённое гнёздышко. Если же это гнёздышко занято, к ручке входной двери привязывают платок: в таком случае любовников никто не побеспокоит.
Реконструированный приют Ронкада превратился в удобный туристический лагерь, окружённый высокими пиками Торри-Постегае и Сан-Лоренцо. А в полностью переделанном Бреголина-Гранде расположился центр наблюдения природного парка Фриуланские Доломиты. И на всех мониторах, словно каменная ракета на вечной стартовой площадке, застыла скала Колокольня-в-горной-долине.
Последним пастухом здесь был Фермо Лоренци, фигура среди местных легендарная: вместе со своим коллегой Хватом он надолго останется в истории Вальчеллины. Высокий, подтянутый, широкоплечий, похожий на киноактёра, Лоренци занимался этим ремеслом с детства. Он и его братья, как и все их предки на много поколений, были пастухами. Белёным комнатам за закрытыми дверями они предпочли свежий воздух, пастбища, звезды или грозы над головой и часы, молча проведённые у огня в ожидании рассвета.
Пройти мимо приюта Фонтана не заглянув было невозможно: Фермо останавливал каждого – так велело ему имя[1]. Друг или враг, ты обязан был зайти, поесть и выпить – как минимум стакан вина. А если ты трезвенник – тем хуже для тебя, выпить всё равно придётся.
Я видел людей, после первой же кружки-убийцы впопыхах выскакивавших наружу и блевавших прямо на траву. Но Фермо был непреклонен: ешь или пей. Или и то, и другое. Иначе не уйдёшь.
Как-то раз мы с Марио Пфайффером оседлали «ламбретту», чтобы добраться до Чимольянской долины и подняться на известную альпинистам всего мира скалу, Колокольню-в-горной-долине. Друг мой притулился на заднем сиденье с рюкзаком и верёвкой за плечами. У приюта Фонтана мы встретили Фермо.
«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».
«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).
В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.
Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.
После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.