Двадцать веселых рассказов и один грустный - [6]

– Стойте! – крикнул он, вскинув руку.

Зная его, я не должен был сбавлять скорости. Однако мне пришла в голову неудачная идея подчиниться. Сперва он налил нам рабозо, вина крепкого и плотного, словно масло. Вместительные кружки были наполнены до краёв. После пятой мы распрощались. Я попытался вывести мотороллер, но почему-то ударился лицом о землю. Марио рухнул рядом, пропахав носом траву. Фермо оглядел нас.

– Придётся вам здесь задержаться, – сказал он.

И мы остались в приюте, продолжая налегать на рабозо. А потом уснули.

Назавтра, с заплывшими глазами и мерзкой вонью изо рта, мы продолжили наше предприятие, которое удалось вполне неплохо, учитывая наши кондиции. Хотя пару раз пришлось всё-таки делать паузу, чтобы проблеваться.

Сколько подобных историй могли бы припомнить и рассказать те хижины и их окрестности! Они вспоминаются с ностальгией, ностальгией надвигающейся старости.

В день, о котором пойдёт речь, требовалось перенести припасы с нижних пастбищ на высокогорье: так сказать, кое-что дотащить. В кузов грузовика забрались двенадцать закалённых непростой жизнью в горах мужчин: крепкие ботинки, альпенштоки, скатанные одеяла и немного вина в рюкзаке. У приюта их уже дожидались штук сорок мешков, перевязанных бечёвкой и прикрытых брезентом.

Фермо отправился в путь ещё на заре: он станет дожидаться остальных в Бреголина-Гранде, помешивая поленту и переворачивая поджаренный сыр.

Тщательно выбрав себе чего полегче, волонтёры взваливали мешки на плечи и один за другим отправлялись в путь. С такой ношей им предстояло добираться до цели по меньшей мере часов пять. Среди этой группы выделялся болтливостью и налитыми мускулами дородный мужчина лет пятидесяти, которому не сиделось на месте, словно он не мог дождаться работы. Самоуверенность так из него и пёрла. Прикинув вес ближайшего мешка, здоровяк отставил его в сторону, сочтя слишком лёгким: ему хотелось взять самый тяжёлый и всем показать, что он – настоящая рабочая лошадка, а не какой-то там любитель. В отличие от остальных, его амбиции было непросто удовлетворить. Он хотел мешок потяжелее, а не полегче, так что по разу поднял каждый из них. Наконец ему удалось зарыться чуть поглубже, где ждала следующая партия груза, и найти то, что искал: здоровенный пластиковый мешок, прошитый джутом, чтобы не порвался. Мешок оказался достаточно тяжёлым и громоздким, и довольный здоровяк с кряхтением взвалил его на плечо. Он не мог не услышать металлического звяканья, но, разумеется, не стал интересоваться его источником – ему важно было лишь доказать, что он здесь самый сильный. И самый благородный. Так и отправился в путь наш крепыш, пошедший в поисках славы на неслыханные жертвы, но не проявивший при этом ни капли благоразумия. Левой рукой он сжимал горловину мешка; палка, которую он держал правой, лежала на плече, принимая на себя часть тяжести груза.

Видели, как он взбирается на обломанные скалы Сан-Лоренцо, с трясущимися от усталости коленями и огромным качающимся боталом на спине, всем своим видом напоминая страдающего в аду грешника, вечного Сизифа на пороге третьего тысячелетия. Он кряхтел, надрывался, на бровях повисли капли пота. Иногда нам встречаются люди, более других склонные наказывать себя, словно во искупление бог знает какой вины: благородные и самоотверженные души, не избегающие трудностей, не говоря уж о том, чтобы сжульничать, – это просто не в их природе. Наш герой был как раз из таких: добряк, но при этом простак и показушник: весьма опасная в повседневной жизни смесь. Ещё Хорхе Луис Борхес говорил, что даже добро может причинить вред, если оно не подкреплено разумом.

Здоровяк и его ноша пересекли распадок Сан-Лоренцо, пройдя мимо отряда бойскаутов, разбившего лагерь в ближайшей роще. Мальчишки предложили ему помощь, но он лишь покачал головой. Какого черта! Он хотел впахивать сам, иначе чего ради ухватил самый здоровый мешок? Размышляя таким образом, наш самопровозглашённый Сизиф потихоньку поднимался всё выше.

Лето было в самом разгаре, верхушки деревьев чуть покачивались под тяжестью кипящего воздуха. Измученные зноем цветы на плато Мелуццо печально склонили головы. С плато Ронкада, подгоняемый жарким дыханием июля, в долину спускался звон колоколов, приглушенный расстоянием и пустотой окружающего пейзажа. Серны и косули спасались от палящих лучей солнца под густым покрывалом листвы. Надеясь найти хоть какую-нибудь прохладу, они всем телом прижимались к земле и ждали вечерней тени.

Вокруг человека, медленно ползущего по склону под тяжким бременем своей ноши, нервно гудели пчелы. Казалось, им хочется проводить его или, может, чем-то помочь: вместо того, чтобы облетать цветы, они заинтересованно вились вокруг этого странного, на их взгляд, животного.

То была пора пастбищ, густых запахов лета, медлительной работы неразговорчивых пастухов посреди вечного одиночества залитых солнцем лугов, утопающих в безкрайней полуденной тишине. Невозможно было даже себе представить, что через несколько лет всё это будет стёрто с лица земли, исчезнет, не оставив следа. От прошлой жизни не останется даже воспоминаний. И только в памяти тех, кто знал и понимал тот мир, будут тлеть несколько слабых угольков.