Двадцать минут на Манхэттене - [89]

Вестуэй (Westway), проект масштаба бостонской «Большой Траншеи»[112] – подземное скоростное шоссе с бюджетом более миллиарда долларов на милю (в долларах восьмидесятых), оказался последним действием собственной драмы Нью-Йорка, разворачивавшейся вокруг федеральной автодороги. Его создатели уверяли, что хотели просто посмотреть, чего можно добиться с девяностопроцентным федеральным финансированием. Соответственно, они предлагали подсыпать берег Гудзона от 59-й улицы до Бэттери-парка[113] на ширину внешних кромок пирсов, то есть на восемьсот футов. Этой ширины хватило бы на то, чтобы разбить парк, и с лихвой хватило бы на жилую застройку, так что проект был горячо поддержан застройщиками, строителями и городскими властями. При всей своей исполнимости, этот проект представлял собой последнюю попытку расширить нынешнюю площадь территории Манхэттена по горизонтали, хотя его вертикальному приумножению предстоит еще длиться годами, не говоря уже про ряд существующих предложений по созданию прибрежных территорий в других боро.

Предлагаемая в проекте Вестуэя схема была идиотской: сверхдорогое шоссе по всему Манхэттену для груженых фур – это мгновенное проседание цены на недвижимость вдоль этой магистрали. Та же ошибка, что была заложена в проект Скоростной магистрали Нижнего Манхэттена. Противодействие оказалось яростным и в конечном счете успешным. Многие осознали, что столь значительные инвестиции должны быть направлены вместо этого в разваливающуюся систему городского общественного транспорта, и под давлением конгрессмена Беллы Абцуг – дамы, знаменитой своей неуступчивостью, законодатели разрешили вкладывать средства, предназначенные на развитие сети федеральных автодорог, в систему городского транспорта. Но смертельным ударом для проекта Вестуэя оказался судебный иск в защиту полосатого окуня, проведенный через все суды активисткой Марси Бенсток. Согласно истцу, реализация проекта нанесет непоправимый вред популяции этой рыбы, которая нерестится между свай пирсов, которые предполагается засыпать. После того как иск был удовлетворен в федеральном суде, мэр Эд Коч, сторонник проекта, говорят, воскликнул в сердцах лучшую фразу во всей этой истории: «Если этим полосатым окуням негде потрахаться, я построю им мотель в Покипси!» Сейчас, после многих лет строительства, небольшой, но очень полезный и прекрасно содержащийся парк (включающий в себя и несколько перестроенных пирсов) разбит напротив проходящей по поверхности земли широкой дороги – примерно той же ширины, что и предполагавшийся Вестуэй, но более похожей на бульвар, чем на скоростное шоссе.

План Вестуэя и преследующее строительство Бэттери-Парк-Сити оказались критически важны для определения, что́ есть сегодня муниципальный стандарт развития 650-мильной прибрежной зоны Нью-Йорка. До того момента, казалось, существовали только две парадигмы, сменяющие друг друга из плана в план. Первый – это парк в духе Олмстеда, такой, как Риверсайд-парк: набор очень хорошо продуманных зеленых пространств, но предусматривающих лишь ограниченный набор «садово-парковых» видов деятельности. Второй – относительно узкое зеленое пространство и променад перед новыми высотками. Проблема не в намеренной показушности обоих этих прототипов; оба можно вписать в местный контекст и возводить с равным успехом. Проблема в ограниченности, в нежелании воспользоваться возможностями, представляемыми как приморским, так и промышленными факторами, и в откровенном преобладаний строительства в этих престижных местах домов для людей с высоким доходом (и особыми привилегиями этих людей в отношении прибрежных парков перед этими домами).

Я уже упоминал об эффекте, произведенном в Виллидж возникновением роскошных высоток вдоль нашего нового «золотого побережья». Я не задаюсь вопросами о неизбежности подобных изменений и не тешу себя иллюзиями, что судоходство и производство когда-нибудь вернутся в Манхэттен в прежнем виде. Менее понятно, на принципиальном уровне, как обращаться с их физическими остатками, что делать с демографическими сдвигами, возникающими в связи с изменением местных экономических единиц и их населения, и как расширить – а не уменьшить – разнообразие прибрежных форм и видов деятельности. Прибрежная полоса – место особой важности не потому, что завершающая стадия развития городской морфологии все в большей и большей степени распространяется на меньшие площадки: сетка почти заполнена, аргументы в споре «застраивать или сохранять» хорошо артикулированы с обеих сторон, и эпоха массовых сносов в стиле «городской реновации» в основном закончена. Наши большие планы главным образом сосредоточены на остаточных местах (порою довольно обширных, надо признать) – сортировочных железнодорожных станциях, выведенных из употребления отрезках шоссе, заброшенных незастроенных территориях, остающихся промышленных зонах – и на побережьях. И мы абсолютно не задумываемся о рисках, возникающих на больших прибрежных территориях в связи с неизбежным повышением уровня моря.

В конечном счете борьба будет вестись вокруг того, на что обращать внимание в ходе проводимых преобразований и как их осуществлять. Простейший возможный принцип – исходить из того, что там сохранилось на самом деле. Несмотря на многочисленные фантазии на тему того, чтобы вернуть побережью Виллидж его обличье XIX и даже XVIII века, ныне существующие остатки носят гораздо более позднее происхождение, они почти полностью принадлежат XX веку. Это не просто часть исчезнувшей приморской экологической системы. Их история включает и свежие страницы – интенсивное использование гей-сообществом в качестве укромного места сексуального досуга. Группу пирсов уже прибрал к рукам Роланд Бетс, дружок Буша и не последний человек в застройке Нижнего Манхэттена, и преобразовал их в «Пирсы Челси» (Chelsea Piers) – частный элитный спортклуб и досуговый центр. Давно сгладились всякие проявления некогда «крутой» прибрежной культуры: сначала исчезли портовые кабаки для старых моряков и грузчиков, а потом и откровенные «кожаные голубятни», привлекавшие любителей садо-мазо-аксессуаров, и тоже в свою очередь ставшие жертвами джентрификации.