Два Парижа - [152]

Люди и политическая конъюнктура сменяются, и сменяются быстро. Что остается более постоянным, если и не вовсе незыблемым, это те факторы, какие мы перечислили выше. У нас нет решительно никакой антипатии к немецкому народу, обладающему массой хороших свойств. Но сколько уже веков всякая Германия, католическая и протестантская, феодальная и буржуазная, монархическая и республиканская упрямо стремится на восток? Карта Германии покажет внимательному взгляду исчезающие островки славянского племени вендов, былых владельцев большей части ее территории, покажет множество названий, где под тевтонской оболочкой уцелел славянский корень – Бранденбург вместо Бранибора, Померанию вместо Поморья. История расскажет, как немцы покорили чехов, как они подорвали мощь Польши. Расскажет и о том, как они находили не раз сокрушительный отпор – от одних русских на льду Чудского озера, от объединенных сил славянства под Грюнвальдом и Танненбергом. Есть ли основания думать, что политика новой Германий окажется совершенно иной?

Конечно, долгие промежутки Россия и Германия жили в дружбе. Но не трудно разобраться почему. Когда-то их объединяла общая вражда против Польши. Но Польша перестала быть и в ближайшее время наверное не станет вновь грозной и могучей державой. Германия и Россия, как два колосса, стоят одна перед другой, разделенные землями, где той и другой важно упрочить свое влияние. Можно верить в мир между ними и его желать, но не легко представить себе общность их интересов. Они были, положим, едины в моменты, когда Наполеон равно грозил обеим странам; но то было время вряд ли повторимое.

Чтобы обеспечить мирные отношения с Германией, России нужны друзья на Западе, такие, с которыми ей нечего делить. Союзником ее вряд ли может стать Англия, с давних пор нам враждебная из-за соперничества в Азии, или маленьких стран, как Бенилюкс. Вот откуда идет странный на первый взгляд – но лишь на первый взгляд! – альянс между самодержавной Россией и республиканской Францией, последовавший сразу после возникновения сильной объединенной Германии. И обратная сторона медали, необходимость для Франции иметь опору на Востоке, многое объясняет в ее безнадежных попытках сговориться дружески с большевиками. Мы уверены, что с возродившейся настоящей Россией она говорила бы куда охотнее – и несомненно с большим успехом.

Сторонники прогерманской схемы ссылаются на слабость нынешней Франции. Но эта слабость, не говоря уже об ее относительности, весьма вероятно, не является окончательной. Все великие государства переживают эпохи упадка, и оправляются от них часто быстрее, чем можно бы было ждать. Затруднения Франции в конце концов – плод неудачной структуры ее правительственного аппарата и различных вредных идеологий, чересчур в ней распространившихся. Но всё это может исчезнуть в мгновение ока, в результате нескольких смелых реформ, и она вновь станет сильна; за ней стоит действительно великое прошлое, и ставить крест на ее будущем легко может оказаться близорукостью.

Если бы уж Франция оказалась слаба или не расположена к сближению с Россией, нам пришлось бы, вероятно, перенести поиски соратников еще дальше на юг и обратить глаза к Испании. Впрочем, все романские страны – естественные потенциальные союзники России, почти настолько же, как и славянские, союз с которыми нам вовсе необходим.

Интересно сравнить разницу во влиянии на Россию Германии и Франции – без сомнения двух стран, сыгравших для нас самую важную роль. Из Германии шли муштра, шагистика, мундиры – всё то, что всегда претило русской натуре. Курьезно, что самые бесспорные достоинства немецкого образа жизни всегда русским представлялись отталкивающими или смешными, как, скажем, пресловутая немецкая аккуратность. И что и говорить о нашей нелюбви к устраивавшемуся у нас немецкому бюргеру.

Совершенное иное дело Франция. Отсюда всё шло не в порядке принуждения, а заимствовалось само собой, по почину не властей, а общества.

Внешний блеск и острота мысли одинаково берут здесь свое начало. Конечно, можно говорить, что мол оттуда мы взяли разрушительные идеи Вольтера и Руссо – правда, не их же одних; но ведь и Германия позже подарила нам своих Бюхнера и Молешотта, а еще позже Маркса и Энгельса, которые оказались куда поядовитее. Как это ни парадоксально, русский национальный характер гораздо ближе к французскому (вернее, вообще к романскому, как отмечал, между прочим, Леонтьев), чем к немецкому. Хотя судьба два раза сталкивала нас с Францией в жестокой и напрасной борьбе, у русских, ни у народа, ни у интеллигенции, не осталось об этом никакого враждебного воспоминания. Живое доказательство – культ Наполеона под пером наших лучших поэтов – Пушкина, Лермонтова. А насколько велико было действие французской литературы на всех наших главных писателей – на Толстого, Достоевского, Тургенева! О Пушкине и плеяде не будем уж и говорить. В признании этого влияния для России никак не может быть чего-либо унизительного. Все великие национальные культуры тесно связаны обменом идей, и горе тем, которые оказываются из этого круга исключенными. Оригинальность нашей культуры, слава Богу, бесспорна, и мы можем вспомнить, что она быстро сама стала влиять на Европу. Трагизм был в том, что мы не поняли произошедших перемен и продолжали заимствовать с запада, когда должны были бы его учить, притом такое, что уж нам вовсе было не нужно, и оказалось для нас гибельно – новейшие материалистические теории, в основном переводившиеся с немецкого.